Я написала наконец тонущего Петра, когда он усомнился.

Звонила Н. Она очень много рассказывала про психбольницу, говорит, может, мне пригодится.

— Видела ли ты за эти тридцать лет хоть одного “Сталина” или “Наполеона”?

— Я лично за тридцать лет видела одну женщину с манией величия. Она была продавщицей в бакалее, а говорила, что директор гастронома. Все остальные больные были с манией преследования...

Ночью сильно болело сердце, а ни водки дома, ни коньяку. Выпила хересу. И была у меня безумная идея написать в журнал “Знамя”, чтобы они приехали в Пермь на антикризисные посиделки. Хорошо, что не написала, насмешила бы людей.

14 мая. Вчера перечитывала Набокова. В “Весне в Фиальте” девочка берет апельсины “сразу тремя руками”, комары занимаются “штопаньем воздуха”. Такие волшебные, виртуозные инструменты рассказывания! И все для чего? Чтобы сказать: изменять жене — это вообще так невинно! Тем более что жизнь короткая такая. А я не думаю, что это невинно. Помню до сих пор каждой клеточкой, как мне хотелось с балкона выброситься, когда уходил муж к другой...

18 мая. Парад ветеранов в Хайфе.

Хочу написать портрет человека, который считает себя деревом.

Видела две яблони, которые уже облетают, и земля покрыта белой чешуей лепестков (похоже на бок огромного доброго животного). Эти яблони расцвели в тени двух огромных ясеней. Я почувствовала, что мы со Славой, находясь в тени литературы, которая нас не замечает, все равно должны цвести.

24 мая. Вчера приносили нам внучку Лидочку. Ей уже 4 месяца. Мы долго боролись за то, чтоб понравиться ей. Я прочла Ахматову, Пригова, Пушкина — успеха не имела. А Слава прочел Иртеньева, и Лидочка начала взвизгивать от восторга.

Вчера была Алена — выбрала 50 картин для выставки “Живая Пермь”. И попросила меня написать немного о них. Я написала.

Рыбы мои, плывите,

Цветы мои, цветите,

Бабочки, летите,

Святые — светите!

Картины мои, живите,

Детей моих кормите

Фиолетовой яркостью,

Голубиной радостью.

В 1993 году я окунула палец в масляную краску и сочинила первую картинку. С тех пор пишу маслом, темперой, гуашью (всем) на холсте, картоне, ДВП, оргалите, фанере, доске (на всём) каждый день, запоем, — иногда по 40 картин в день.

Моя наивная живопись живет во многих пермских, московских, питерских домах и редакциях. Была выставка в Москве, несколько — в Перми.

Я пишу сериями. Ангел несет самолет, ангел спасает птицу от лисы, ангел спасает человека, падающего с крыши, ангел над уставшей балериной, ангел над пьяным дворником и т.п.

Букет в виде совы печальной, букет в виде совы веселой и т.п.

Букет в виде петуха белого, красного и т.п.

Моя жизнь висит на ниточке (микроинсульты и инсульт): в этих картинах над букетом висит на ниточке то груша, то яблоко, то вишенка...

Святой Антоний проповедует рыбам то на заре, то днем, то ночью. Также святой Стефаний заглядывает в Пермскую галерею и вопрошает, когда храм отдадут прихожанам — то в одно окно, то в другое.

Глаз чудится то в маке, то в сирени, то в хризантеме...

Птица сирин то летит, то сидит на ветке, то сидит на ветке, но уже начинает взмах крыльев, чтоб взлететь...

Рыба — символ Христа — всюду: отдельно и на букете, на петухе, с моей щеки соскользнула (в автопортрете “Я и Сарс”). Еще бывает дождь из рыб — когда вихрь забирает из океана столб воды и опускает его на землю... Я мечтаю сделать выставку “153 рыбы” (столько их поймал Петр, когда Христос явился ему).

Белокожие уральские ню лежат на траве, стоят под цветущей яблоней или вытирают волосы после душа...

Ахматовы — юные и не очень — то плачут, то улыбаются.

25 мая. Вчера я звонила подруге. Гудки, поверх их голоса, вдруг кто-то говорит опять же поверх гудков:

— Вы позвонили в ЦРУ — за вами приедет машина, черная.

Ну что это? Я ничего не понимаю.

Сосед-то еще озверел буквально — набросился на меня в коридоре, а Слава вышел, услышав шум, так и на Славу.

— Пидарасы, пидарасы, — и ногами прямо топает от ненависти, а на самом деле — просто от голода (не работают с мадам уже полгода, а то и более).