Леона ставит на стол букетик икебаны (она их делает), и наша кошка начинает его грызть, как бы укоряя: “Рыбки хочу, а не этих сухих веточек”. Но тут под взглядом Леоны кошка уходит под кровать. Леона объясняет:

— Все мое детство прошло с котами-личностями, интеллектуалами, я терпеть не могу таких вот драных кошек.

Муж решительно ушел на кухню печь блины.

Леона набросилась на меня: неужели я хочу повесить ЭТУ ГРАВЮРУ!

— А что такое? — удивилась Эра Викторовна.

— А то, что эту вещь может повесить в своем доме очень красивая женщина! Нина же будет проигрывать на этом фоне.

Эра Викторовна перевела разговор: она — оказывается — еще не все подарки достала из своего сине- фиолетового пакета. Из него вдруг выпрыгнула сказочная куртка для моей младшей дочери. Я знала, что Леона не позволит мне принять такой дорогой подарок. И вот она уже качает головой, осуждая меня. Я сдаюсь:

— Спасибо, но я не могу принять такую дорогую вещь.

— Ниночка, эта вещь стоит двадцать эре, то есть пять копеек по-нашему. Я купила на распродаже. Это же Норвегия! А какой там университет!

Она показала фотографию — универ такой красивый, так и кажется, что там гномики учатся...

Леона в это время берет двумя пальцами мои домашние брюки, выпачканные в муке, и говорит им:

— Не узнаю вас в гриме.

— Просто я блины разводила.

— А как норвежцы относятся к нам? — спрашивает Леона у Эры Викторовны.

— Ну, ко мне неизменно было ровное и доброе отношение.

Леона, конечно, уже решила, что Эру завербовали, я хорошо знаю все это. Но тут приходят с прогулки старшие дети, получают свои норвежские подарки и атакуют гостью в ответ своими творениями. Сын начинает читать словарь “детско-русского” языка, который он составляет по речи младшей сестры:

— Авва — в первом значении — собака.

— А я сказку сочинила, — перебивает его средняя дочь. — Папа рассказал, что в Перми хотели построить дома в виде букв, чтобы получилось имя Сталина. И я думаю, что месяц похож на букву С, потому что люди захотели выложить на небе имя Сталина в виде разных светил, но узнали правду про этого злодея и раздумали... и даже дом только один построили — в виде буквы С...

— Авва — во втором значении — волосы под мышкой.

Леона не выдерживает:

— До чего вы дошли! У Павловых Денис уже гениально рисует! Он так рисует, словно у него под бумагой контур проложен, и видны линии... он может с ноги начать, с уха...

— Леоночка, — недоумевает Эра Викторовна, — а разве одно другому противоречит? Денис рисует, а Нинины дети сочиняют...

— Разве вы не поняли, что эти дети заранее настроены на мрачное видение мира! Все плохое они уже знают. Зачем им так рано знать о том, что Сталин — плохой?

— А может, о своей родине лучше знать всю правду?

Тут муж принес блины. Я боялась, что Леона начнет корить нас за то, что полнеем от них, но блины оказались так злодейски вкусны, что она пустилась во все гастрономические тяжкие. Но вдруг посмотрела наверх и взяла реванш на нашей треснувшей люстре:

— Дом, где трескаются люстры.

Мне хотелось крикнуть: “Леона, из-за тебя наш дом похож на дом, где разбиваются не только люстры!” Но муж разлил шампанское.

— Жди отстоя пены и требуй долива, — вдруг бухнул он.

— Здесь не пивной ларек, — и Леона красноречиво посмотрела на нас: “опустились вы, опустились”.

В представлении Леоны все шутки должны быть на пять с плюсом, ну в крайнем случае — на четыре с плюсом.

— Не читай за столом, — сказала я сыну.

— А что ты читаешь? — спросила его Эра Викторовна. — “Три мушкетера”?

— Нет. Я считаю, что “Старик и море” интереснее, чем Дюма.

Муж вдруг толкнул речь, сравнивая двух авторов: мол, “Старик и море” — те же скачки, только не на коне, а на рыбе...

Леона закричала:

— Вы с ума сошли! Хэм в Испании воевал, а вы его с Дюма сравниваете! Кого вырастите вы из этих детей? Боже мой... Боже!

К счастью, драгоценная Эра Викторовна тут спросила: