Хохотнули - да как-то невесело. Переглянулись, кто-то плечами пожал…
Весело было мне.
Стоят дурни, не видя, не чувствуя, что за их спинами - Спасение. Задницами повернулись. А жид Юдка знай себе кулеш трефной наворачивает.
- Ну будет, тебе! Весь котелок съешь!
А почему бы и нет? Не в сале смак - в закуске. А вот она закуска - дюжина дураков, которых ждут - не дождутся в их гойском пекле.
Цимес!
Иегуда Маккаби разрешил войску своему сражаться в шаббат. Иегуда бен-Иосиф дозволил себе вкушать трефное.
Умри, душа моя, с филистимлянами!
Хорошо спится над Бездной!
Крепко!
Так крепко, что панам черкасам пришлось жида клятого под ребра толкать.
- Гей, Юдка! Вставай, вставай! В синагогу опоздаешь!
Серое небо, серые скалы, темная шевелюра рощицы. Зеленая, наверное. А вот и тараканы! Уже и котел вымыли, и коней оседлали. Сейчас дальше поскачем - вокруг Мира Б-жьего. Гой-да, гой-да, как говаривал пан Станислав.
- Пане сотнику! Пане сотнику! Там! Там!…
Эге, а это кто? Черноусый, в левом ухе - серьга серебряная - и шабля в руке. Тоже в левой.
- Чего сталось, Свербигуз?
Ой, точно! Свербигуз! Знавал я одного Свербигуза - еще за Днепром. Паном был зацным да все с прозвищем непотребным маялся. Не выдержал, поклонился попу битыми талярами, тот и дозволил сменять - СвербигуЗа на СвербигуСа.
- Батька! В леске том! Баба! В смысле девка! И без всего!
Грохнуло - словно из сотни гаковниц грянули.
- Ой, хлопцы! Ой, гляньте на него! Ну, Свербигуз, ну, силен! И в пекле девку отыщет!
Только трое не смеялись: черноусый, сотник Логин - и я. Этот хлопец был там! Не понял, не догадался, но - увидел!
- А ну цыть, бесово племя!
Огромная ладонь взметнулась вверх. Пан Загаржецкий дернул бровью.
- Цыть, говорю! А ну, рассказывай, какая-такая девка? И чего шабля в крови?
Спросил - но не на хлопца поглядел. На меня. А я смотрел на шаблю. И вправду - в крови!
- Ты чего, Свербигуз, никак девке башку снес?
Вновь бы засмеялись, да взглянули да пана сотника - и осеклись.
- Рассказывай!
Свербигуз и сам на шаблю взглянул, правой рукой чуб густой поправил.
- Так от, панове. Пошел я, стало быть, в лес по нужде. По великой…
На этот раз уже никто не смеялся.
…Итак, шел черкас по рощице, шаг, другой, ан - глядь - тропка. Он по тропке - да вниз. Тут пан Свербигуз уже и о нужде своей великой забыл. Виданное ли дело? Роща к склону горы прилеплена, а тропка вниз идет!
- Иду, я хлопцы, а тропка вроде как шире становится. А за нею - полянка. А на той полянке…
- Баба? - не выдержал кто-то.
- Тьфу! - черкас не выдержал: сплюнул. - Да не баба! Дерево! Такое…
Свербигуз долго пытался изобразить, какое именно. Я пригляделся. Как по мне, получалось не дерево, а именно баба.
- А на дереве - сливы. То есть не сливы, а чорт его знает что, но похоже. Вот!
На его ладони появилось что-то большое и круглое. Я пригляделся. Эге, видел! В Таврии, на бахчисарайском базаре. Не слива, конечно - гранат. Терпкий, челюсти вяжет!
- Сорвал я, понюхал, а есть не стал. Мало ли, а вдруг это ягода волчья? И вдруг - ползет змеюка. Большая, зараза! И говорит мне человеческим голосом…
На этот раз уже ничто не помогло. Хохотали, катались по земле, утирали слезы кулаками. Даже сам пан сотник в усы ухмылялся.
- Да не вру я, хлопцы! - завопил в отчаянии Свербигуз. - Не вру! Говорит мол, съешь, вкусно! Я ее и послал. А сам в кусты, по нужде. Припекло совсем…
Лучше бы и не говорил. Тут и я на землю сполз.
- А после выхожу, шаровары поправляю, а там девка! Без всего! Да не гогочите, панове! Девка говорю, а змеюка - возле нее, ягоду эту волчью в зубах держит. Я ее шаблей, гадину…
- Девку?
- Да не девку!…
Пока славные черкасы валковские по земле ползали да с земли вставали, я прикрыл глаза.
…Медленно-медленно, беззвучно, словно во сне, смыкалась черная тьма. Только в самой середине белело узкое окошко…
Свистнули, подкрутили усы.
- Панове-молодцы! А ну - за девкой! Веди, Свербигузка!
Застучали ладные чоботы с подковками - и стихло все. Мы с паном сотником переглянулись. Понял? Почувствовал?
Я вновь прикрыл глаза.
Все!
Сомкнулась Бездна!
Пока вернувшиеся из рощи хлопцы-молодцы угощали Свербигуза тумаками, пока отсмеивались ('добре соврал, ох, добре!'), я никак не мог вспомнить, где я уже слыхал подобную историю. Дерево с гранатом, при нем девка без плахты и рубахи, а тут и змея - человеческим голосом речи ведет. Съешь, мол, съешь…
Вкусно!
Вспоминал - ну никак вспомнить не мог!
- По ко-о-оням!
Повеселевшие черкасы лихо взлетели в седла.
- Эй, жиду, не отставай!
Не отстану, панове! Вэй, не отстану!
- Рысью! Размашистой да не раскидистой! Гей!
Ударили копыта, кто-то свистнул, и тут же десяток голосов дружно грянул:
Так грянули, что я и сам чуть не начал подпевать. А может, и начал бы (плакать вашим Марусенькам, панове! ох, плакать!), если бы не четырехпалая…
…Огромная, нелюдская, бугристая, словно из болотного тумана слепленная рука… клешня…
- Не оборачивайся, Иегуда бен Иосиф! Не надо.
Четырехпалая клешня лежала у меня на плече. И холодом тянуло от того, кто сидел позади меня, на