не случалось еще такого, чтобы молодых заброд встретили злом - но Гринь молчал, боясь раскрыть рот и выдать себя. Лучше уж немым сказаться, что ли…
Не выдержала сотникова.
- Мы нездешние, - сказала она надменно, как будто не в убогой двуколке сидела, а глядела сверху вниз из черкасского седла. - В город идем. Я - Ярина Загаржецка, дочь…
Выборный оскалился по-волчьи. Ткнул пальцем, указывая на пожарище; рядом с ним как-то сразу оказались трое лютых, перепачканных сажей мужиков. Гриня взяли за плечи, завернули руки назад, обыскали.
Злобной кошкой зашипела сотникова. Видимо, и с ней не церемонились - а Ярина Логиновна панночка своенравная, вольностей не потерпит.
Гринь выждал момент и вывернулся - пошла впрок наука дядьки Пацюка. Правда, дядька не учил, что делать, когда дубиной по голове огреют…
Очнулся в темнице. Не то подвал без окон, не то глухая ночь. И голова гудит.
- Есть тут кто?
- Есть. Оклемался, чумак?
- Да что мне сделается, Ярина Логиновна?
Смешок. Вишь, гордая сотникова - и не хочется смеяться, а хихикает.
- За что нас повязали, а, чумак?
Гринь пожал плечами. Руки оказались связаны, но не за спиной, а перед грудью. И на том спасибо.
Постанывал в углу сверчок. Тихонько так, по-домашнему.
- Слышь, чумак… Ты не молчи.
- А о чем говорить, Ярина Логиновна? Молиться разве что…
- Ну, помолись.
И Гринь принялся читать молитвы, все, которые знал; сперва душе сделалось легче, но потом окончательно сел и без того охрипший голос, и некстати вспомнился отец Гервасий - как он творит 'экзорцизмы' над малым невинным ребенком…
- Что замолчал?
- Сейчас… горло прочищу.
Снова смешок.
- Чумак… а ты много по свету ходил? И что видел?
По голосу казалось, что сотникова сейчас заплачет. Гринь проглотил слюну.
Думал, вернется из чумаков в родное село - ребятишки проходу не дадут. Все будут выспрашивать; ан, по-другому сложилось. Ребятишки от Гриня, как от нечистой силы, зато Ярина Логиновна, гляди ж ты, интересуется.
Тошно сотниковой. Все уже понимает - но вслух сказать боится. Страшно.
- …А степь, панна Ярина, она как тарелочка круглая. День идешь, два идешь… Иногда татарская шапка над травой замаячит - тогда зброю наготовишь и ждешь, а сердце - как заяц. Но татары не трогали ни разу. Разбойнички - было, а татары…
- А у меня Агметка был, - сказала сотникова ни с того ни с сего. - Берег меня, как дочку. Сам вот лег, а меня уберег… зачем?!
Гриню сделалось душно. Помнил он этого татарина; тогда, в лесу, в засаде… И не в упрек сотникова об Агметке вспомнила - а Гриня словно каленым железом прижгли. Из-за него, предателя!…
- Из-за меня, - шепотом отозвалась сотникова. - Возомнила я, девка, себя великим полководцем!
Постанывал сверчок.
- Я вот что думаю, чумак, - сказала Ярина другим, обычным своим насмешливым голосом. - Пан Мацапура… прости Господи… здесь перед нами был. Оттого они взбеленились, как речь нашу услышали. Решили, что мы тоже, ну… колдуны!
Колдуны?!
Гринь вспомнил залу в страшном замке, куда привела его, поддерживая под локоть, мертвая мать. Кору на стенах и кровь на полу. Ясно, что колдун, чернокнижник, чортов прихвостень, вот только как же?…
- Панна Ярина, - голос дрогнул. - То, может быть, мы…
- …в пекле?
Слово было сказано; некоторое время стояла тишина, и сверчок примолк, только на голове у Гриня ворочались, поднимаясь торчком, отросшие волосы.
- Нет, панна Ярина. Нет! Я-то понятно, меня, зрадника, пекло так и ждет… А вас-то за что? И всех этих людишек, разве они такие уж грешники?
Вздох.
- Книжка есть такая. Мне Хведир рассказывал… - она запнулась, но овладела собой. - Так вот, там как раз про пекло. И сказано, что перед самым пеклом - ну, перед воротами… Есть местность, где честные нехристи живут. Ну, не грешники они - но не крещеные. В рай не возьмешь - но и в котел не за что. Понимаешь?
Гринь закрыл глаза - все равно разницы никакой. Темень - она и есть темень. Девка-то какая башковитая оказалась. Все сходится - и даже страшилы эти, про которых сотникова, по счастью, не знает.
- А пан Мацапура… - выдохнул Гринь.
- …А он как раз чорт и есть! Едет в самое пекло, ведьму с собой тащит и…
- А братика-то за что?! Дите невинное!
- А я почем знаю? Может, он братика-то отдал уже на воспитание где-нибудь на хуторе, потому как чортов сын, но нагрешить не успел еще. Понимаешь?
- Нет, - сказал Гринь после паузы. - С ним братик. Чую я его. Мы все время разными дорогами ехали, но в одну сторону. Чую.
- Значит, мы тоже в самое пекло едем, - упавшим голосом сказала сотникова.
Помолчали.
- Чумак… а что они с нами эти… делать-то будут? Если мы и так вроде как померли?
Гринь вздохнул:
- У мертвых, панна Ярина, голова не болит и раны не ноют. Живые мы.
Темень понемногу переставала быть густой и непроглядной - обозначились какие-то щели, дыры, а под потолком, похоже, даже оконце.
- Что же нам делать-то, чумак? - видно, Ярина Логиновна долго колебалась, прежде чем так спросить. И совсем уж решилась было молчать - но в последний момент слово вырвалось.
Допрашивал выборный. И начал с того, что бросил перед собой на стол тяжеленный кожаный кнут - и в пекле, видать, батоги в чести!
Гринь долго объяснял, что для разговора ему надо развязать руки. Развязали, но с опаской - видать, пан Мацапура со спутницей изрядно здесь накуролесили. Затекшие руки сперва не слушались; выборный хмурился и готов был взяться за батог. Наконец Гринь совладел с собой и начал 'разговор'. Наблюдавшая из угла сотникова то и дело заходилась нервным сдавленным смехом.
Пальцы, приставленные к голове наподобие рогов, означали для допросчика корову, а никак не чорта, зато рожу в кружочках-'окулярах' и выборный, и его подручные узнали сразу. Половина их слов была, вероятно, ругательствами - но одно, повторенное несколько раз, Гринь запомнил и постарался выговорить сам.
Выборный склонил голову к плечу. Довольно кивнул; ободренный Гринь принялся изображать