Ему, Гриню, проще. Был селюком - стал чумаком, был чумаком - стал сердюком. Ничего, и здесь вывернется, языка не понимая, руками столкуется, заработает, проживет.
А Ярина Логиновна сотню уже имела под своим началом. По-другому росла, по-другому жила, и представить не можно было, чтобы какие-то паны над ней посреди дороги потешались!
Просто потешались. Зла не делали, обиды никакой - хотя и могли. ВСЕ могли - а ведь только посмеялись, добрые паны, не то что пан Мацапура.
Вот так. Из боевого сотника превратилась Ярина Логиновна в простую некрасивую девку, и никому теперь не докажешь, чья она дочь и какое право имеет. Бродяга, да еще и хромая; вот как случайная встреча все перевернула, будто специально Ярину Логиновну плоским ее носом ткнула: знай свое место!…
- …А ты заметил - ни рушниц тут нету, ни пистолей? Что ж они, пороха не знают?
Держится. Из последних сил лицо держит, будто и не ревела перед Гринем, будто и не он, враг, иуда, слезы ей вытирал. Теперь рассуждает по-деловому, сухо, спокойно; как будто не все равно теперь, знают тут порох или нет.
- Как, Ярина Логиновна, раны не слишком?…
- Не слишком! Через пару дней плясать буду!
Голос дрогнул. Видно, как раз сейчас и спросила себя сотникова: батюшки, а ходить-то когда-нибудь смогу, не хромая?!
- Отчего ж не сплясать, Ярина Логиновна? - пробормотал Гринь, думая о своем. - Спляшем, спляшем…
Все сильнее сосало под ложечкой - сил нет, хорошо бы остановиться да припасенную краюху доесть, но скоро вечер, а, памятуя страшные рожи, которые выборный корчил, в поле ночевать не больно-то хочется. Кто знает, откуда они берутся, страшилы здешние?
Сотниковой Гринь ничего не рассказывал. Ни про того, что в пруду сидел, ни про других, о которых выборный предупреждал. Хватит с нее и глумливых панов.
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Плохая дверь! Не открывается! Я хочу открыть дверь!
Пленочки красиво переливаются. Красным, синим, желтым. Я протягиваю руку и достаю гриб… Он червивый. Я бросаю гриб на пол и наступаю ногой. Гриб разлепечивается. Я протягиваю руку за пленочку. Там кто-то сидит. Я быстро забираю руку, чтобы он меня не схватил.
Я хочу открыть дверь!
Пол загрязнючился. Я не хочу эту дверь. Она быстро сламывается.
За дверью дядька и тетка ругаются. Дядька хороший, тетка плохая. Они злятся. Дядька говорит тетке, что убьет ее. Тетка говорит дядьке, что он сам убьется. Вокруг тетки трясутся пленочки. У дядьки во рту ядовитые закорлючки, он может сказать ими в тетку. Я хочу, чтобы он сказал ими. Тетка плохая.
Тетка меня увидела. У нее тоже закорлючки во рту. Она хочет сделать мне больно. Она злая.
Я кричу.
Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи
Не заладилось с Яриной Логиновной. Ненадолго хватило у девки гонору. По дорогам таскаться безродной калекой - не шаблей рубиться и не сотней командовать.
Сотникова то молчала днями, так что Гринь из нее слова не мог вытащить. То впадала в гнев, требовала, чтобы Гринь во что бы то ни стало раздобыл ей коня и зброю. Где черкасы местные? Где войско? Неужто никто про сотника Логина не слыхал?!
Потом Ярина Логиновна спохватывалась. Сжимала губы, стискивала зубы, ровным голосом говорила Гриню, чтобы справился насчет большого города. В тысячный раз говорила, и Гринь ей в тысячный раз обещал, что все будет в порядке, недолго бродить осталось.
Трудно пришлось с Яриной. Но не легче втолковать здешним нехристям, чего хочешь от них. Намашется Гринь руками, силясь рассказать, кто такие они с сотниковой и откуда идут, и куда дорогу спрашивают; столкуется с грехом пополам - а на другом хуторе все сначала. Выбегут на улицу бабы и ребятишки, глаза пялят да языками щелкают, ровно на невидаль; в такие минуты Гринь спиной чуял, как напрягалась сотникова. Как глазищами сверкала, ноздри раздувала, гонор свой показывала. А народ на такое чуток - вот уже и мужики переглядываются, зубоскалят… Хорошо, когда беззлобно. Непуганный народ, и зброи настоящей Гринь ни у кого не заметил - видать, те страшилы, что по лесам да прудам сидят, к честным людям в гости не захаживают…
По ту сторону… чего?!
- Не к антиподам же мы попали, - говорила Ярина с нервным смешком. - Не провалились же сквозь землю в тридесятое царство!…
А может, и провалились, думал Гринь, но вслух говорить не спешил. Слишком слаба еще сотникова, чтобы понапрасну тревожить.
Места тянулись малолюдные. Хутора редко попадались, все больше пустыри да рощи; Гринь вспоминал, как в родном его селе судились за землю. Брат с братом судился, сын с матерью; вот отрежут тебе не полоску даже, а ленточку узенькую, будто девке в венок, и поди прокорми на ней семь душ ребятишек… А тут гуляет земля. И добро бы пески какие - а то ведь жирная, плодородная, только вспаши!
Поставить бы хату. Народ тут добрый… а что оружные паны по дорогам скитаются - так где их нет, панов-то?
Гринь замедлил шаг. Поднял голову, потянул носом, как пес. Ветер с поля… мерещится ему, что ли?! Колыбелью пахнет ветер. Братиком. Материной хатой…
И гарью. Не сытым дымом людского жилья, а горьким смрадом пожарища.
Подоспели не в добрый час.
Селяне работали споро, передавали ведра по цепочке - но не надеясь потушить, а только затем, чтобы огонь не перекинулся на соседние строения. Где-то голосила баба. Погорельцы, видать, прежде жили хорошо - дом был добротный, наполовину каменный, наполовину из тяжелых бревен… был. Теперь камни закоптились, а бревна прогорели, и балки не держали больше того, что осталось от крыши. Кто-то, накрывшись мокрой рогожей, вскочил внутрь - Гринь поневоле разинул рот, но смельчак успел выскочить за мгновение до того, как крыша рухнула, и сотникова за Гриневой спиной закашлялась, прикрывая лицо.
Ну, теперь тушить и вовсе нечего. Что могло гореть - все сгорело. Видать, хороший был огонек, хотя бы и пана Мацапуру на таком!
Гринь оборвал собственную мысль. Хлебнул дыма и сам закашлялся до слез; показалось на мгновение, что стоит перед тлеющими развалинами материной хаты, а там, под упавшими балками, остались и мать, и Оксана, и непутевый Гринев братик.
Чернолицый от копоти человек прошел было мимо - но вернулся. Высокий, жилистый, с деревянным зубастым обручем на коротко стриженой голове. Оглядел двуколку, кинул быстрый взгляд на сотникову, уставился Гриню в глаза и о чем-то отрывисто, сурово спросил.
Гринь развел руками.
Выборный - а это именно он, завернувшись в рогожу, входил в горящий дом - нахмурился. Медленно повторил свой вопрос - Гриню показалось, что он различает отдельные слова. Пожить бы тут немножко, так сам выучился бы так лопотать, язык не сложнее татарского.
Гриню отчего-то сделалось страшно. Хоть там, где он вырос, сгоревшая соседская хата не считалась такой уж печалью, хоть здешние погорельцы не приходились Гриню даже соседями, хоть на странной земле
