Сотниковой раздобыл одежу простую, но добротную. Теточка-травница и тут подсобила - полотна дала на плахту. Панна Ярина долго носом вертела - подавай, мол, шаровары навроде турецких, а то как я на коня сяду?! Да только не досталось им никакого коня, больно дороги в этих краях кони; Гринь купил два колеса от телеги да двуколку соорудил, два деревца срезал на оглобли, старый мешок соломой набил - пожалуйте, панна сотникова, готова карета для вашей мосци!
Сам между оглобель встал, перекрестился; теточка-травница слезу утерла. До околицы провожала, рукой махала - а Гринь шагал себе между оглоблей, шел, не оглядываясь, вперед, туда, где солнце всходит.
Так ему здешний выборный велел - идти туда, где солнце. Вместо подорожной дал писульку без герба и без печати - и так, мол, сойдет. Больше Гринь ничего от него не добился - выборный надувал щеки, раскачивался и махал руками, изображая дерево, а потому выкатывал глаза и строил рожи. Не понравились Гриню эти предупреждения - напомнили того, что в пруду сидит. Что же, в здешних краях страшил, выходит, без счета? Да еще таких, про которых даже среди чумаков, всюду хожалых и всего повидавших, никто и слыхом не слыхивал?!
Странные края. Это хорошо, что панночка надеется вскорости домой вернуться - надежда и греет, и насыщает. Да только ошибается панночка. Нескоро здесь найдется человек, который укажет дорогу на Полтаву…
Так думал Гринь, налегая на оглобли. Колеса пришлись ровно по колее, пока дорога сухая, тянуть не трудно; да и нельзя спешить слишком - панночке раны растрясет.
- Всяких коней запрягала, - сказала за его спиной Ярина Логиновна. - Чумаков не запрягала еще!
Голос у панночки был излишне веселый - сотникова пыталась скрыть неловкость. Не так ей виделось это путешествие, совсем не так…
- Как, панна Ярина, не сильно трясет?
- Ничего… Скоро сама пойду.
Скоро!
Гринь усмехнулся - благо, сотникова не видела его лица. Храбрись, храбрись, Ярина Логиновна, храбрость нам понадобится!…
Будто услышав его мысли, панночка вдруг спросила нарочито грубо:
- Слышь, чумак… Ты зачем со мной вожжаешься? Бросил бы - да и валялся со своей вдовой по сеновалам! Думаешь, я ничего не видела?
Гринь закусил ус. Девка сама не знает, что говорит. Жалит вслепую - но как точно!…
Панночка не унималась:
- Или надеешься у батьки прощение вымолить?
Он сильнее налег на оглобли.
Ярина Логиновна насмехалась, забыв о собственном беспомощном положении. А вот разобиделся бы Гринь, кинул двуколку да ушел бы - что тогда?
А ведь иуда и зрадник так и сделал бы. Среди чиста поля, зверью на забаву. Девка слабая, хромая…
Гринь вздохнул. Пусть говорит сотникова. Она в своем праве.
…Всем смертям не бывать, одной не миновать. Сто раз повторял вслед за дядькой Пацюком, а когда понял, наконец, сердцем - легче стало. Смерть - она все равно придет, все дело в том, какая. Гадкая, как харя из пруда, или лютая и позорная, перед толпой на пале, или легкая и бесшабашная, как у того Нестеренки, что на штурме замка застрелили… Сотниковой вон выжить удалось, хотя от пана Станислава обычно не уходят. То вышнее дело, кому какую смерть послать, а его, Гриня, забота - панночку сохранить, да еще братика отыскать бы…
Тяжко заныло в боку. Гринь остановился.
- Ты чего, чумак?
- Далеко твой батька, сотникова, - сказал Гринь, глядя, как колышутся под ветром стебли колючего, незнакомого злака. - А вон… едут какие-то. Они близко.
Всадников было четверо. У Гриня на мгновение потемнело в глазах - вспомнились вечер и снег, четыре силуэта, холодные лица и разномастные кони. Пан Рио, а с ним Крамольник и Хвостик, и еще черная ведьма по кличке Сало.
Вероятно, сотниковой вспомнилось то же самое.
Всадники подъехали ближе, и наваждение развеялось. Точно, наряжены всадники были точно так же, как и явившиеся в Гонтов Яр заброды - но на этом сходство заканчивалось. Впереди всех восседал на кровном жеребце незнакомый коренастый господин. Его спутники держались позади, но не уступали предводителю ни богатством разукрашенных ножен, ни привычной спесью во взглядах.
Гринь стоял, не выпуская оглобель. Сражаться с такими, да еще голыми руками - дурное дело. Подорожная - вот она, за пазухой; авось, не станут обижать мирных путников, авось, не для этого по дорогам шастают.
А вдруг чорт Мацапура пронюхал - и этих послал?!
Эх, нельзя перед такими бледнеть. Объясняй потом, что вины нет на тебе. Что, если и служил в сердюках - так далеко отсюда, по ту сторону!
Ась? Что это так странно подумалось? По какую?…
Предводитель что-то спросил - властно, но вроде бы беззлобно; Гринь захлопал глазами.
Предводитель обернулся к своим, указал на Гриня, усмехнулся; заскорузлые Гриневы ладони сильнее сжались на тонких оглоблях.
Просто так потешается - или с умыслом? Вот перекинет через седло и отвезет пану Станиславу… ну, с Яриной - понятно как. А с ним, Гринем? Ведь он и перед Мацапурой зрадник - все рассказал сотнику Логину, а сотник…
Всадники окружили двуколку. Гринь вертел головой, пытаясь уследить сразу за всеми - кто первый вытащит аркан. И сотникова вертелась. Подобралась вся, недобро сузила глаза: с виду некрасивая сельская девка, плосконосая, злая к тому же и нездоровая.
Всадники откровенно ее разглядывали. Один из спутников, франт и хлыщ, ткнул пальцем в Ярину Логиновну и что-то сказал своим; те с сомнением покачали головами, брезгливо наморщили носы, а другой хлыщ, молодой парень с голубыми навыкате глазами, свистнул сквозь зубы и протараторил нечто такое, отчего всадники зашлись дурным хохотом. Предводитель что-то проговорил в ответ - голубоглазый заговорил снова, и хохот сделался громче, а голубоглазый, насмешничая, распластал пальцем собственный нос и прокрякал уткой. Так, хохоча, паны поехали себе дальше.
Все случилось в мгновение ока.
Камень был не большой, но и не маленький; Гринь схватил его с обочины, размахнулся, кинул вслед.
Не добросил. Силы не те. Всадники даже не заметили - камень бессильно скатился в колею, и за стуком копыт никто не услышал удара. Минута - и черные силуэты скрылись за стенами колючего злака, только пыль долго не желала оседать, желтая вонючая пыль.
Гринь закашлялся.
- Пистолю бы, - сказала сотникова не обычным своим, а по-девчоночьи тонким голосом. - Пистолю бы, пистолю… Где мои пистоли?!
И, не удержавшись, разревелась белугой.
