Помню, когда моя матушка провожала меня в Казанскую духовную академию, то подвела к иконе Царицы Небесной и сказала:'Витя! Я поручаю тебя Божией Матери. Пусть Она управит путь твоей жизни'. С того времени в тяжкие мгновения я считал долгом усердно призывать на помощь теплую Заступницу холодного мира. Чтение жизнеописания подвижников благочестия XVIII?XIX веков, их благоговение пред Пресвятой Богородицей еще больше усилили мою веру в заступление и покров Матери Божией над каждым молящимся Ей грешником. 8 июля, в день явления Казанской иконы Божией Матери, я родился, [а впоследствии] был вызван слушать лекции в Казанскую академию, в Благовещение же удостоился пострига и в Благовещение же был возведен в сан архимандрита, лучшие годы московской жизни провел в Покровском монастыре. Так мои жизненные события связаны с именем Царицы Небесной. В течение нескольких лет я участвовал в служении молебнов пред Ее иконой, именуемой'Боголюбская'. Болезнь ли удручала меня, мучили ли ошибки поведения, беспокоило ли будущее, боялся ли я человеческого коварства, душа привыкла всегда прибегать к Небесной Заступнице. И упование мое на Божию Матерь никогда не оставалось тщетным. Она слушала мои молитвы пред ужасом ареста и до последнего моего монастырского дня хранила от опасности. Часто по практической малоопытности я предпринимал что?либо безрассудное, делал неверные шаги, способные привести к непоправимым последствиям. Одумавшись, просил Матерь Вышняго Света разрушить мои начинания, и Она снисходила моему безумию, спасала меня от дурных последствий опрометчивости. В своей тяжкой болезни я заказал художнику написать образ Божией Матери, именуемый'Взыскание погибших', умолял Заступницу дать время на покаяние, довести до общения с Господом Иисусом Христом, научить мое неразумие всякому добру. Это прошение также не осталось тщетным. Мне написали Успенскую Плащаницу, сделали фотокопию лика Царицы Небесной с Ее древнего Владимирского образа. Присутствие этих святынь в моей келлии живо напоминало мне о духовной близости Божией Матери к людям. Однажды утром я встал после мучительной бессонницы, подошел к фотографии Владимирской иконы и, к своему изумлению, увидел, что полный любви взор Богоматери обращен ко мне, а на устах Небесной Покровительницы сияет небесная улыбка.

Ежедневные служения молебнов с акафистами Богородице, ощущение в сердце и событиях жизни благодатных ответов на молитвы, чтение повествований о чудесных явлениях Богородичной помощи, прославление Царицы Небесной в проповедях, созерцание трепетного благоговения пред Нею окружающих были той прекрасной школой, в которой я учился упованию на помощь Заступницы Усердной. При окончании академии у меня была мечта написать курсовую работу о личности Богоматери. Отговорил делать это профессор В. П. Виноградов, сказавший, что проверка преданий о жизни Богородицы довольно затруднительна и я едва ли справлюсь.

Как мне думается, из?за проповеди о Божией Матери бес накануне праздника Благовещения, не помню в каком году, натравил на меня собаку. Она сильно укусила меня за правую руку. Господь не допустил только повреждения сухожилий. Рана все же была громадная, и я неделю не в состоянии был служить литургию.

Возгреванию моего благоговения пред Пресвятой Богородицей способствовало и усердное собирание материала для проповедей на Богородичные праздники. Пытаясь вызвать в богомольцах признательность и веру в силу ходатайственной помощи Пречистой Девы, я намащал этими чувствами, прежде всего, свою душу. Глубоко поразил меня рассказ о явлении Богоматери одной умирающей старушке, которая жила у Рогожской заставы. Специально ходил я в тот дом, со страхом смотрел на место, где с полчаса стояла Утешительница скорбящих душ, беседуя с отходящей старицей.

Лучше всего и по–новому раскрыто учение о Богоматери в сочинениях трех святителей Русской Церкви — Филарета, митрополита Московского, Димитрия, архиепископа Херсонского, и Феофана, епископа Тамбовского, впоследствии Вышенского Затворника. Фактически же материал, утверждающий веру в силу и заступничество Богородицы, рассыпан в журнальных статьях, многочисленных изданиях, описывающих жизнь Богородицы, печатающих сказания о явлении Ее чудотворных икон, в Житиях святых и биографиях еще не прославленных отечественных подвижников благочестия, вроде старцев иеросхимонаха Парфения Киевского, Антипы Валаамского, старицы Неониллы Арзамасской и др.

Кроме любви к Божией Матери, из Покровской обители я вынес некоторый опыт проповедничества. Изустно говорить поучения мне было разрешено еще в Яранском Пророчицком монастыре приблизительно на пятнадцатом году моей жизни. Пособием для проповедничества служили мне'Троицкие листки', проповеди Родиона Путятина, Макария, митрополита Московского (алтайского миссионера)[91] и протоиерея Нордова. Жалко, что пред собой я никогда не видел идеального проповедника, который бы послужил идеалом церковного ораторства. Никто так скверно не говорил и не говорит, как священники. Ни искусства слова, ни глубины и полноты изложения истин священники, и даже архиереи, не являли в своих поучениях. Не слышал я и светского ораторства. Существующие руководства по гомилетике мало помогли мне в составлении и произнесении проповедей. Оттого лет двенадцать я не имел возможности нащупать твердую почву в деле служения людям церковным словом. Сплошь и рядом допускал увлечения ложными приемами в интонации, одно время ошибочно полагал совершенствование речи в нагромождении образов, ярких примеров, неправомерно заботился о всестороннем развитии избранной темы. При этом дикция, как улавливали слушатели, была у меня весьма неважная.

Каких только проповеднических сборников я ни пересмотрел! Отсутствие смирения, молитвы к Богу, напряженной собранности души мешало постижению истинного проповедничества. Неоднократно я говорил Преосвященному Гурию:'Владыко! Поступить бы мне в театральную школу и усвоить приемы произношения слов. Может быть, хотя бы внешне улучшится мое учительство'. Владыка обычно категорически отвечал:'Будет тебе говорить глупости. Произноси, как умеешь. Нечего вдаваться в бесполезные замыслы'. И кто же дал мне сильнейший толчок к осознанию недостатков собственной речи и надлежащих законов проповедования? Наш иеромонах отец Александр (Малинин), впоследствии епископ Нолинский. Говорил он под нос, чуть слышно, дикцией не занимался. Но людская тяга к нему как к проповеднику была огромная. Железным, плотным кольцом окружал его народ, когда он выходил говорить поучения. Женщины освобождали уши от платков, чтобы расслышать тихо произносимые фразы. Секрет его успеха заключался в необыкновенно детской простоте слова, в темах, взятых буквально из жизни, в искреннем христианском сочувствии горю и нуждам предстоящих. Так как вне храма отец Александр говорил мало, то скопившаяся душевная энергия прорывалась в его речах, и его изустное слово казалось разожженным, раскаленным. Он иногда едва удерживался от слез во время проповеди. Простота же его фраз освобождала слушателей от необходимости напрягать мозг, чтобы понять содержание речи. Проповеди отца Александра писались с помощью благодати Божией в сердцах молящихся, и если не на всю жизнь, то, по крайней мере, на долгие–долгие годы. Потом этот скромный иеромонах обрисовывал в проповедях картины текущей жизни, обличал недостатки каждого и благодаря тому необычайно сильно уязвлял сердца молящихся.

Кроме приемов отца Александра, меня поразило еще выражение епископа Феофана Затворника в'Толкованиях Посланий Апостола Павла'. Здесь святитель, между прочим, замечает, что Христос Спаситель, посылая Своих учеников на благовествование, запретил им говорить мудрено, изысканно, а