настолько были издерганы, что перелом в сторону улучшения был малозаметен или почти совсем незаметен. В силу крайней болезненности, я не мог каждый день совершать литургию и позволял себе это наслаждение исключительно по воскресным и праздничным дням.

С моей болезнью совпала усиленная проповедническая деятельность в монастыре магистра богословия иеромонаха Дометиана (Горохова)[83], впоследствии епископа Арзамасского. Может быть, в целях завоевания популярности он проявлял завидную неутомимость в благовествовании слова Божия. Напряженная работа его на ниве проповеди Евангелия скоро была замечена властью, и он, к удивлению прихожан, неожиданно подвергся аресту сроком на четыре месяца. Взяли его в тюрьму, по–видимому, вместо меня и обвинили в помощи Преосвященному Гурию по упорядочению монастырской жизни, тогда как соратником епископа Гурия был, собственно, я.

Ощущая крайнюю болезненность, по совету врача я совершал каждый день небольшие прогулки по нашему Покровскому кладбищу, останавливался подолгу перед иконами на могильных памятниках, особенно перед образами равноапостольного князя Владимира и преподобной Марии Египетской, перед изображением Распятого на кресте Господа Иисуса Христа, и от всего сердца просил помощи Господней и святых в обращении души к покаянию. Однажды зимней порой, когда уже смеркалось, я с глубоким чувством сокрушения сердца проходил по кладбищенской дорожке. Из?за обилия снега кладбищенский сторож разгребал не все дорожки, ведущие к могилам, а только главные. Вдруг вижу: в стороне от тропинки среди снежной нетронутой белизны что?то засверкало. Останавливаюсь, насколько могу при своей близорукости, напряженно всматриваюсь во мглу, чтобы разглядеть странный блеск… И что же вижу? На одном полузанесенном памятнике огненным светом высветились слова псалма:'Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею и той несть со мною'(Пс. 37, 11). Кто погребен был под этим памятником, глаза мои не могли разобрать, но эта надпись пронзила мое сердце. Я почувствовал близость смерти, необходимость немедленного покаяния.

Смерть я приготовился встретить подробной исповедью. Пригласил к себе на квартиру духовника из Симонова монастыря — игумена Севастиана и постарался раскрыть всю свою греховную жизнь, полную немощей, с самого детства. Хотелось лечь в могилу с мирной совестью. Исповедь, наподобие холодной воды в знойную пору, освежила мою душу, в высшей степени успокоила щепетильную совесть. К вечеру в тот же день меня повлекло подробнее рассмотреть поразительную могилу, настолько растрогавшую мое больное сердце. Лопатой прокопал я себе дорожку к памятнику, читаю: под могильным камнем погребен некто Горшков, человек лет сорока пяти. Золотые буквы, выбитые в мраморе, полиняли и, естественно, никак не могли сверкать. Ясно, что Сам Господь через эпитафию побудил мою леность к живому покаянию.

После описанного случая я с повышенным вниманием стал относиться к надписям на памятниках и пережил немало умилительных минут, разбирая полустертые письмена на каменных надгробных плитах. Например, на могиле иеромонаха Сергия, на кресте, прочитал:'Помолитесь за меня'. Только три слова, а насколько сильно выражен вопль души покойного. На надгробии иеромонаха Анастасия — духовника братии Покровского монастыря — были задушевные слова:'Прощайте, братия и сослуживцы мои'. Попадались и такие. Над прахом схимника:'Твой я — спаси меня'. На памятнике умершей от родов 24– летней женщины было написано:'Призри на страдание и на изнеможение мое и прости все грехи мои'.

Приходя в сокрушение о своих грехах и возрастая в нем по мере течения времени, я с грустью иногда думал:' Господи! Почти десять лет безвыходно прожил я в монастыре, растратил неразумием свое здоровье и стал теперь никому не нужной развалиной. Тебе непотребен по причине грехов, людям — по бессилию помочь. Оскудела, Боже, память моя, связан поток слова, в крайнюю нищету пришло мое сердце'.

Оказывается, Господь, присутствующий около сердца каждого человека, наблюдал за моим душевным состоянием, очей Божественных не опуская. Он, имеющий для каждого человека свою модель воспитания, имел план обращения к Себе и моей окаяннейшей, адовой души. Как только я сердечно смирился, почувствовал собственное нищенство, Господь поспешил со Своим богатством благости к моему недостоинству. Он вложил мне мысль почитать'Толкование Посланий Апостола Павла'епископа Феофана Затворника, а Сам отверз мое сердце к восприятию Божественного закона. Хотя организм мой был переутомлен до основания, открывшаяся при чтении картина спасения во Христе захватила меня, физическая немощь, препятствовавшая чтению, исчезла. После каждого поглощенного душой тома'Толкования'сердце восторженно кричало:'Господи! Сегодня я был в раю'. В душе, бывало, целыми днями звучали слова псалма, приводимые Апостолом Павлом в'Послании к Римлянам':'Блажени, ихже оставишася беззакония и ихже прикрышася греси'(31, 1) или изречение апостольское:'Наша пасха, — за ны пожрен бысть Христос'(1 Кор. 5, 7). Кроме Посланий Апостола Павла, Господь внушил мне заняться вообще изучением святоотеческой экзегетики. Перед моим умственным взором сразу развернулся восхитительный мир Божественного спасительного действия в человечестве. Что ни прочитаешь, все новое, еще не слышанное. Хочется кричать от восторга, и пламенная снедающая душу жажда богопознания могучим напряжением, не давая роздыха, влекла меня, грешного, все к новым, неизведанным глубинам сердечного знания. Именно в пережитый тогда момент Господь показал мне три смысла псалмов, суть оправдания грешника Спасителем, так как безмерную, необъятную Божию благость ко мне, смердящему псу, переживал я на опыте. Испытанное мною походило на те состояния, которые епископ Феофан раскрыл в своих сочинениях'Путь ко спасению'и'Начертание христианского нравоучения'. Когда я начинал молиться о разъяснении какого?либо непонятного текста Священного Писания, Господь иногда в тот же день давал мне просимое: взяв вроде бы случайно первую попавшуюся книгу, я находил в ней исчерпывающий ответ на личные недоумения.

До времени своего сердечного переворота я очень напрягался, чтобы творить Иисусову молитву и молитвенные правила. Дальше головы молитва тогда не шла. Гордость замыкала сердце для приятия лучей благодати Божией. Во время же болезни Господь натолкнул меня прочитать сочинение отца Иоанна Кронштадтского[84]'Моя жизнь во Христе'. Кронштадтский пастырь по данной ему благодати Божией раскрыл предо мной ту истину, что как в чтении Священного Писания, так и в молитве сила от Бога подается лишь смиренным. И стал я призывать Духа Святого пред всякой молитвой и, прежде чем начать книжные занятия, исповедовал свое ничтожество пред Господом. Ведь я и на самом деле никому не нужная и ни на что не годная развалина. Бог в моей немощи чудным образом явил Свою непостижимую силу. За это мое сокрушение Он отверзал и отверзает сердце благодатию пред молитвой и чтением Писания, предохраняет мозг от болезненного переутомления и прилагает истины Писания к жаждущему правды сердцу. Подлинно Писание читается, собственно, жизнью и озарением свыше. Действительно, и молитва для прочувствованного произнесения каждого слова требует чуда — наития Духа Святого. Как хочется всегда молиться словами пророка Давида:'Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим'(Пс. 118,12).

После слов Священного Писания Бог оживил для моей грешной души и пастырские поучения. Я почувствовал светоносную благодать, пламень огненного духа в устах протоиерея Родиона Путятина, епископа Имеретинского Гавриила, архиепископа Ярославского Евгения, митрополита Новгородского Григория, митрополита Московского Филарета, архиепископа Симбирского Иринарха. У них, как и у Апостолов, в словах заключена потрясающая сердце сила благодати, хотя и несколько ослаблена примесью человеческой немощи.

Благодарю Тебя, Господи, за все Твои неисчетные благодеяния к моему окаянству! Давно бы мне следовало по правде Твоей гореть во аде, извиваться в геенском пламени от нестерпимых мучений, ужасаться мерзкого вида соприсутствующих демонов. Но велика Твоя благость к грешникам! Подлинно не хочешь Ты смерти грешников, во всякое мгновение ищешь их обращения к Себе.

Мой духовный сдвиг, конечно, не мог пройти бесследно прежде всего для характера и содержания моих проповедей. Это заметили и монахи, и прихожане. Любимой темой моих церковных бесед стало раскрытие учения о милосердии Божием, покаянии, пользе скорбей и толкование Священного Писания. Когда?то я лелеял мечту, в целях овладения ораторским искусством, поучиться в театральной или