советов и благословил возвратиться на квартиру. На прощание насыпал мне на дорогу сухарей, дал денег, вручил и письмо для отца Стефана и сам вышел проводить меня за стены скита.
Настала суббота… Встал я в очередь у железнодорожной кассы, чтобы обменять литер на билет. Подошла моя очередь, к моему огорчению, кассир со словами:'Больше билетов нет'захлопнул окошко. Ни просьбы, ни мольбы мои о снисхождении не привели ни к чему. Так и остался я до понедельника, когда ожидался поезд с инвалидами. На него я легко сел и доехал до Москвы. В московском пересыльном пункте мне на основании документов следовало взять литер до Вятки. Часов в 5 утра с Павелецкого вокзала добрался я до Воронцовской улицы, вошел во двор пересыльного пункта и стал ждать, когда начнут выдавать бумаги. В эти минуты сердце мое почему?то заволновалось. Неудержимо потянуло в Данилов монастырь[64]. Выйти из ворот можно было лишь по пропуску, но в такую рань пропуска еще не выдавали. Тогда, не давая себе отчета, я подошел к часовому у ворот и вместо пропуска показываю ему военный документ. Тот, не глядя, говорит:'Проходите!'И я спокойно вышел.
Трамваи тогда не ходили, пришлось добираться пешком. Часа через полтора я был уже у Троицкого собора обители. В храме служба еще не начиналась. Спрашиваю пономаря:'Есть ли у вас в монастыре иеромонах Стефан?'Он отвечает:'Есть и живет в корпусе за церковью'. Вход в корпус прямо с парадного крыльца. Нахожу дом и старушку, вышедшую ко мне, прошу вызвать отца Стефана. Минуты через три появился безбородый смеющийся иеромонах и, не дожидаясь вопроса, неожиданно говорит мне:'Вы не из Саратова ли?''Да, — отвечаю, — оттуда, привез вам письмо от отца Николая'.'Есть ли у вас знакомые в Москве?' — спрашивает отец Стефан.'Нет, — отвечаю, — кроме архимандрита Гурия, инспектора Казанской академии, никого не знаю тут, а где он живет, тоже не знаю'. — 'Он здесь, в ближайшей комнате читает правило к литургии, я сейчас скажу ему о вас. Он уже теперь не архимандрит, а епископ'. Вскоре в дверях показывается фигура епископа Гурия в полуподряснике. С радостью он здоровается со мной и требует, чтобы я спешно шел за вещами на пересыльный пункт и принес их в монастырь. Перед этим он, оказывается, молился о том, чтобы Господь послал ему в помощники человека для Покровского монастыря.
Через две недели по приезде, вечером 25 марта, я действительно был пострижен в монахи. На второй день Пасхи Преосвященный Гурий посвятил меня в сан иеродиакона.
5 апреля 1928 года
Пострижение мое носило торжественный характер. Благовещение в тот год приходилось в Великую Среду на Страстной седмице[65]. За всенощной пелся умилительный канон. Постригать меня должен был епископ Гурий. Он почему?то задержался в Боголюбской часовне[66], и я немало волновался, поспеет ли он к концу всенощной. Волнение мое прекратилось лишь тогда, когда мне сказали о прибытии владыки.
Духовником мне назначили иеромонаха Данилова монастыря, отца Поликарпа. С крестом он вышел в притвор храма, где стояли я и Евгений, епископ Ейский. В моем подведении участвовали игумен Игнатий (Садковский), иеромонах Петр (Руднев), иеродиакон Ермоген (Голубев), иеродиакон Митрофан (Гринев), игумен Венедикт (Уалентов). Монастырский хор пел под управлением игумена Иоасафа. Теперь все означенные лица уже на ответственных церковных постах. Игумен Игнатий ныне епископ Белевский, отец Митрофан — епископ Таганрогский, отец Ермоген — наместник Киево–Печерской Лавры, отец Петр — епископ Коломенский, отец Венедикт — викарный епископ в Смоленской епархии. Отец Иоасаф — епископ Кашинский, отец Поликарп (Скворцов) и отец Стефан (Сафонов) последовательно занимали должность наместника Данилова монастыря.
После совершения пострига епископ Гурий сказал речь. Дословно не могу, конечно, воспроизвести, но смысл ее был следующий: исполнилось мое желание быть монахом, осуществление которого было сопряжено с одолением многих препятствий. Ждут меня скорби и борения. Единственная опора в жизни — это надежда на Бога. Источник силы — молитва к Господу Иисусу Христу, поэтому необходимо непрестанно вращать в уме и сердце оружие Иисусовой молитвы.
Должно быть, по великому снисхождению к моим немощам епископ Гурий поздно вечером прислал за мной в церковь отца Стефана и разрешил провести ночь в монастырском корпусе. Здесь мне отгородили ширмой угол комнаты. Ходить несколько дней, не снимая клобука и мантии, мне было трудновато из?за терзавших меня паразитов. Их я унаследовал в Саратове и долго не мог от них избавиться.
Посвящение во иеродиакона сопровождалось некоторым моим смущением. Архиепископ Феодор[67] все торопил с хождением вокруг престола, покрикивал на меня, чем смущал мою душу. Со дня хиротонии я вступил в чреду литургийного служения. Господь по неизреченной милости и долготерпению вот уже почти десять лет сподобляет мое недостоинство предстояния Его Божественному престолу.
Спустя несколько дней, вслед за постригом, у меня заболели ноги. На них открылись кровоточащие язвы. Пришлось многократно ходить в Павловскую больницу на прижигание. В раны вливался какой?то жгучий состав с йодом.
Кроме пения на клиросе и несения богослужебной чреды, Преосвященный Гурий за послушание вменил мне в обязанность служение молебнов в Боголюбской часовне, что на Варварке, а после своего назначения настоятелем в Покровский монастырь[68] обязал меня сопровождать его в эту обитель по воскресным и праздничным дням и там иеродиаконствовать. Так первые годы моей жизни в Москве протекали под покровом Божией Матери и князя Даниила, московского чудотворца. Великим счастьем одарил меня Господь, сподобив каждое воскресенье вечером стоять за молебным акафистом пред чудотворной Боголюбской иконой Божией Матери и совершать каждение. Покров Царицы Небесной я всегда чувствовал над собой и в Покровском монастыре — также. От него я питался и получал главную жизненную поддержку. С богомольцами Данилова монастыря у меня была крайне слабая духовная связь. Напротив, в Покровской обители на меня от всех исходили непритворная теплая ласка и истинная любовь.
В Москве я возобновил и свое обучение в Духовной академии[69], которая, доживая последние дни, ютилась в разных местах города: в Епархиальном доме, в церкви Иоанна Воина, в церкви Петровского монастыря и в храме Живоначальной Троицы в Листах у Сухаревки. Профессура в академии оставалась еще старая. В связи с необходимостью посещать лекции я претерпел много упреков со стороны некоторых правящих членов даниловского иноческого братства. Однако, опершись на авторитетные советы двух московских старцев — отца Исаии[70] , афонского иеромонаха, и схиархимандрита Онуфрия (Пестотского), обучения своего не бросил. Оба старца в один голос говорили, что в данный момент ради окончания академии можно и должно временно отложить систематическое посещение храма. Иначе лучшее будет упущено и после его не вернешь. А отец Онуфрий даже прислал мне в Данилов монастырь полстопы чистой бумаги для написания кандидатской диссертации. Курсовое сочинение на тему'Жизнь и учение преподобного Григория Синаита'я действительно написал успешно. Работа состояла из нового перевода творений святого отца с греческого на русский язык и сведения в одно целое биографических данных великого исихаста. Устные испытания за три курса также были выдержаны мною благополучно и'округленность положения', как выражался Преосвященный Гурий, сделалась моим действительным достижением. Зато отношения с даниловцами у меня стали натянутыми, обостренными. В конце концов я вынужден был совсем оставить Данилов монастырь и переселиться на жительство в Покровский, где официально я числился членом монастырского братства.
Пребывание в академии не прошло бесследно для моего умственного развития. Среди профессоров я уже встретил не поверхностных дилетантов, каковыми являлись преподаватели семинарии, но серьезных, глубоких, часто безупречных знатоков своего предмета. Отношение их к преподаванию было добросовестным. Талантливость, творческий подход, тонкость выводов и обобщений блистали в их лекциях.
