супруга поэта А. Вознесенского Зоя Богуславская:
«Канун Нового года конца 60-х. Райкин живет в Переделкино, в коттедже Дома творчества писателей. Нас познакомили недели две назад, сейчас, выпив чая в столовой, он ужасно спешит, вечером в театре концерт. В ту пору он сам был за рулем – водитель он был виртуозный. Запуская мотор, он видит меня, стоящую на обочине шоссе с огромной елкой в охапку, на моем лице – ужас от стремительно ускользающих переполненных такси. Ничего не поделаешь – канун Нового года. Дома, на Котельнической набережной, меня ждут муж и сын. А что, если не выбраться к Новому году?!
– Едемте, – предлагает Райкин.
– Во какая елка! – развожу я руками. – А у вас концерт. Спасибо.
– Садитесь немедленно!
Мы отъезжаем. Мороз лютый, скрипят шины, трещат стволы сосен. Подъезжая к Минскому шоссе, посреди леса, машина останавливается. Зажигание не включается, нет искры, будто не работало никогда. Кругом ни души, темно. Минут 25 проходит, прежде чем Райкину удается справиться с мотором. Наконец-то едем дальше. По дороге в Москву я засекаю время – до начала его концерта 15 минут. Положение становится угрожающим.
– Выбросьте меня здесь, – предлагаю я.
Райкин молчит, невозмутимо глядя на дорогу, даже не пытаясь прибавить скорости. Похоже, я переживаю за его концерт больше, чем он.
– Там же зрители, они уже по фойе ходят. Остановитесь, – прошу я.
Молчание.
– Опоздаете! – безнадежно говорю я, как опытный водитель с двухлетним стажем.
Но вот подъезжаем к Киевскому вокзалу.
– Не волнуйтесь, пересажу вас на такси, – заявляет Райкин. – Тут есть стоянка.
В новогоднюю ночь площадь перед Киевским вокзалом была заполнена десятками такси, но почему-то все они парковались на достойном расстоянии от стоянки. Уже потом я поняла, что все водители ждали прибытия южного поезда в надежде на длинные концы, хороший заработок от щедрот людей, приехавших на встречу Нового года или в связи с ним.
Подразумевается, что все эти машины уже заказаны. Райкин подруливает к первой с краю, выходит из машины и оглядывается. И тут, через минуту, начинает происходить нечто невероятное. Из машин выскакивают водители, каждый хочет протиснуться к Райкину, а когда толпа вокруг него становится столь плотной, что уже не протиснуться, остальные возвращаются в машины и начинают гудеть. В воздухе повисает оглушительный вой, как победные фанфары в честь выигранного сражения.
Райкину удается перекричать шум и, обращаясь к первому из водителей (который дергает его за рукав), он говорит: «Будьте любезны, доставьте, пожалуйста, мою даму. К сожалению, сам я не могу – опаздываю на концерт».
Никогда в жизни, ни до, ни после, я не имела такого количества предложений подвезти меня в любой конец света, как в тот вечер. Меня дружно упаковали вместе с елкой, и под несмолкаемый стон гудков я двинулась в одну сторону, Райкин – в другую. Десятиминутная дорога до Котельнической набережной была заполнена ответами все на те же вопросы водителя: что играет, где живет, что ест, кого любит? И под конец я рискую разочаровать таксиста: «Ничего этого я не знаю, я всего лишь случайная попутчица в этот предновогодний вечер, которую выручил всенародный кумир и подвез в Москву из Переделкино».
И все же водитель этой машины, несмотря на все мои уговоры, не взял с меня по счетчику.
– Это будет один из самых памятных моих вечеров, – сказал он. – Я смог хоть в чем-то оказаться полезным Райкину.
И моему счастью не было границ, вечернее приключение стало главной темой встречи того Нового года.
– Все было нормально? – спросил меня Аркадий Исаакович два дня спустя, вернувшись в Дом творчества.
– А у вас? Успели?
– На десять минут задержали начало, но я их честно отработал, – засмеялся Райкин…»
Между тем в самом начале 1969 года в Театр миниатюр был возвращен Роман Карцев, который, как мы помним, был уволен из театра в 67-м, накануне премьеры «Светофора». По его собственным словам, возвращение произошло при следующих обстоятельствах:
«Когда я по приглашению Анатолия Кролла, известного джазового музыканта, направился в Тулу работать в оркестре, не выдержал – заехал в Москву и пришел на спектакль Райкина. И все громко, чтобы он слышал:
– Кто к нам пришел! Кого мы видим! Аркадий Исаакович, смотрите, кто пришел! Угадайте! – и втолкнули меня в грим-уборную, где сидел Райкин.
Состоялся такой диалог:
– Здравствуйте, Аркадий Исаакович, как здоровье?
– Ничего (гримируясь). Как дела?
– Да так себе. Я тут…
– Ну ладно, мы еще увидимся? Ты на спектакле?
– Да, конечно!
Райкин замолчал.
Спектакль прошел, как всегда, успешно. Да и вообще это был Райкин более современный, все монологи – «Дефицит», «Федя-пропагандист», «Изобретатель» и «В Греческом зале» (миниатюра родилась в 1968 году. –
После спектакля я зашел за кулисы, выждал, пока все – гости, друзья – уйдут, и взахлеб стал его благодарить. А когда он меня спросил: «Ну как «Школа»? (та миниатюра, которую мы играли вместе с Витей и из-за которой я поссорился с Райкиным), я ответил: «Если честно – не то!»
– Да? – сказал Райкин. – Посмотрим, как ты ее сыграешь. Подавай заявление и возвращайся, а то мне все уши прожужжали.
И я вернулся в театр, где шел спектакль «Избранное» и где Райкин и Витя играли «Авас». Я стоял за кулисами и нервничал. При всем райкинском таланте в «Авасе» он играл результат, а не процесс. Но миниатюра была настолько точна, что пользовалась успехом даже и без него, когда играли другие актеры…
Тем временем Райкин начал нас брать на свои творческие вечера вне театра. Миша читал, мы с Витей играли две-три миниатюры. Так было в Донецке, в Одессе, в Баку. Все это происходило летом в отпуске. Нам платили по 8 рублей за выступление, а если это был Дворец спорта – то 16 рублей…»
Как ни странно, но вскоре после возвращения Карцева из райкинского театра вынужден был уйти Михаил Жванецкий. Причем опять же не по собственной воле. Впрочем, и его вина в этом тоже была – он позволил себе ослушаться приказа Райкина, который категорически запрещал актерам своего театра выступать на стороне. Кто этого приказа не выполнял, тот немедленно увольнялся. Так, например, было с группой пантомимы Гри-Гру, которую уволили перед Жванецким. Однако для последнего это событие не стало поводом к тому, чтобы задуматься. По его словам, ситуация тогда сложилась такая:
«То, что Райкин не брал, я исполнял сам на авторских вечерах. Постепенно у меня их стало довольно много – в Доме ученых, Доме писателей и др. Читал вещи довольно острые, которые могли вызвать раздражение. Я тогда плохо понимал, считал, что я нахожусь как за каменной стеной под защитой театра. Эта стена, имевшая крепкий вид, на самом деле держалась только на Райкине.
И вот однажды в разгар моих успехов директор театра мне сказал: «Аркадий Исаакович решил с тобой расстаться». Это был не просто удар, не катастрофа, это была гибель.
Я пришел к нему, подложив заявление об увольнении в конец новой миниатюры. Он спокойно прочитал и сказал, подписав: «Ты правильно сделал».
Самое парадоксальное, что, как только меня уволили, а я воспринимал мой уход именно так, за мной пришла машина с просьбой приехать в театр. Я воспрял духом. Но, оказывается, нет, мне не предлагали вернуться в театр, а просто Аркадий Исаакович сказал: «Куда же ты исчез? Моральные обязательства у тебя есть? Ты что, не собираешься работать?» – «У меня так не получается, – ответил я. – Я не могу заставить себя работать».
