Плохо было в те годы со строительством новых домов в Березках. Многие избы перестояли, давно отслужили свой век. Скособочились многие, но все же чудом каким-то держались. То ли знали они, что смены им все равно не будет, то ли просто жалели своих хозяев.

Плотники появлялись в Березках лишь в первые дни после прибытия нового председателя. Председателю ставили дом. Каждому новый. По личному, значит, вкусу.

Отличались они от других домов. И выше, и лучше, и кровля другая. И места для них выбирались пригожие. Поднялись они над Березками, словно высотные здания.

Роптали, конечно, в душе колхозники. Но вскоре они приметили, что тут и для них есть прямая выгода.

При отъезде старого председателя освобождался, как правило, дом. И тут-то кто-то справлял новоселье, конечно, отбирались люди из самых в селе нуждающихся.

Установили негласно между собой колхозники для этого очередь. В числе нуждающихся находилась и тетка Марья.

Подошла ее очередь как раз к приезду Савельева.

— Ну, тетка Марья, твой черед! — говорили в селе, ожидая нового председателя. — Вот приедет десятый, построит дом. Ну полгода, ну год от силы еще протянешь, а потом будут тебе хоромы.

— Дождалась, дождалась, — крестилась старуха. — Кто же будет у нас десятым? И где он построит дом? И какая крыша — черепица ли, шифер? Небось и веранда будет. Место бы ему подсказать. Пусть строит поближе к сельмагу. Ему все равно на полгода, на год, а мне ведь в том доме до самой смерти…

Десятым приехал Степан Петрович.

— Ну, тетка Марья, пиши пропало. Юкнул, считай, черед, — шутили теперь над старухой.

И все же старуха Маврина (это фамилия тетки Марьи) на чудо в судьбе надеялась.

— Пусть только построит дом, а там еще будет видно. Рано ли, поздно ли — должон же уехать.

Больше всего беспокоило тетку Марью то, что Савельев о собственном доме и вовсе пока ни слова. Живет председатель у деда Опенкина. Целыми днями все в поле и в поле. Не едут в село строители.

— Эка, какой нерадивый! — бурчала старуха. — Даже фундамент еще не вывел.

Решила она поторопить председателя с домом. Подкараулила как-то Савельева. Завела разговор о своем. Правда, не в лоб, а так, между прочим.

— Дом? — переспросил председатель. — К чему же мне дом? Я человек одинокий.

— Для виду, для весу, — наставляет старуха. — Оно и место можно найти завидное. — И тут же Степану Петровичу, мол, рядом с сельмагом, наискосок.

Усмехнулся Савельев.

— А ты относись по-серьезному, — опять о своем старуха. — Ты вовсе мужик не старый. Глядишь, и оженишься. Детишки потом пойдут.

— Посмотрим, посмотрим, — кивает Степан Петрович. — Не будем с этим пока спешить.

— Эх, нехозяйственный человек, — сокрушалась тетка Марья. — И чего ему там хорошего, у деда того Опенкина?!

Ругает она Савельева.

А что же старухе делать? Если ее черед…

Семья у тетки Марьи одна из самых больших в Березках. Однако это только по счету ртов. У тетки Марьи тринадцать внуков. И, представьте, все мальчишки! Мишатка, Гаврюшка, Спиря, Лукашка, Фомка, Ванюшка, Петька, Генка, Капка, Филька, Митька и даже два Кольки. В общем, чуть ли не целый взвод, больше солдатского отделения. То-то будет мужчин в Березках.

Было у тетки Марьи четыре сына. Двое погибли на фронте. Двое вернулись назад. Женились. Но и у этих годы оказались не длинными. У обоих были ранения. Раны и скоротали их век. Оба досрочно сошли в могилы. Однако, словно выполнив последний солдатский долг, оставили бабке и всем Березкам на память тринадцать внуков.

Две невестки, тринадцать мальчишек, ну, и, конечно, она сама — вот какое семейство сейчас у Мавриной.

Мишатка в семье младший.

— Младшенький, — называет его старуха.

Мишатке четыре года. Любит тетка Марья своих бесчисленных внуков. Все для нее равны. Для всех одинаково: и ласка, и миска. И все же Мишатка — это Мишатка. Последний он — младшенький.

И вдруг заболел Мишатка.

Старуха места себе не находит. Тринадцатый он по счету — дурное для многих число. И старуха в «тринадцать» верит.

Тетка Марья поклоны земные била. Свечки ставила богу-спасителю. Священнику местному кур носила. И все молилась, молилась, молилась.

— Если помощь придет, так только она от неба.

Дело было как раз весной, в распутицу. Еще до того, как построили местную трассу.

Посылал Савельев машину в район за врачом. Застряла в пути машина. Снарядили трактор-тягач. Захлебнулся в месиве жидком трактор. Кони, как их кнутами ни били, через лог не хотели идти. Ни приехать из района сюда врачу, ни Мишатку отправить в район, в больницу.

Увядает совсем Мишатка.

Старуха, ну право, ума лишилась. То председателю бухнется в ноги:

— Степан Петрович, спаси!

То в церковь опять несется. Лбом ударяет в пол и руки тянет к всевышнему, к небу.

Помощь и вправду пришла оттуда.

Появился над Березками вертолет. Спустился по лесенке доктор. Выходил доктор Мишатку. Мишатка опять здоров.

Все знали, что Савельев куда-то звонил, говорил на высоких нотах и вертолета того добился. Старуха опять к председателю. Мишатку с собой ведет.

— Милый, спасибо! Родной, спасибо!

Улыбнулся Савельев, подхватил Мишатку на руки, подбросил высоко-высоко:

— Я ни при чем. Я ни при чем. Помощь пришла от неба.

— Вот ведь какой он мужик! — рассуждала тетка Марья о председателе. — Вот ведь какой он кладки!..

Решила тетка Марья Степана Петровича отблагодарить.

Гадала старуха долго: «Может, яичек ему собрать? Эх, и чего он мужик непьющий…» Маялась, маялась старая. Остановилась она на гусе.

Достала тетка Марья из сундучных глубин лучший свой сарафан. Нарядилась, взяла кошелку, посадила в кошелку гуся, чтобы не задохся, клювом наружу, и двинулась.

Уж насколько не терпела старуха деда Опенкина!.. Полвека тому назад обозвал он ее нехорошим словом. Но здесь себя пересилила.

Шла с гостинцем Маврина не торопясь. И даже не самой ближней дорогой. Выбирала места