найти то, что им надо.

— Найти что?

— Найди то, чего они боятся. И расскажи всему миру или твоему начальству.

— Начальству?

— Они уверены, что ты работаешь на кого-то.

— На кого я работаю? Я работаю в университетской библиотеке. Неужели они боятся Декстера Хадли? Ещё я работаю у Стоуи. Я простой библиотекарь, я не шпион, не секретный агент, я просто библиотекарь.

— Дэвид, отнесись со вниманием к моим словам, прошу тебя. Когда ты найдёшь то, что они ищут, нет, я не сумасшедшая, и я не придумываю, слушай меня, Дэвид, просто слушай. Ну так вот, ты должен найти то, что они ищут. А теперь беги, беги и прячься. До выборов всего пять дней. Домой не ходи, не ходи на работу, не пользуйся телефоном. Купи себе новую симку, но только за наличный расчёт. Держи. — Ниоб вложила мне в руку лист бумаги. — Когда найдёшь, что они ищут, или когда пройдут выборы — позвони.

Тут Ниоб повернула ключ в замке и зажгла свет. Свет ослепил меня. Ниоб была прекрасна, она была просто фантастически прекрасна, её глаза сверкали, а я стоял перед ней как дурак, с листком бумаги в руках. Тут она взяла у меня из рук эту бумажку и засунула мне в карман.

— Час. У тебя есть час, до того, как они будут здесь.

И Ниоб растворилась за дверью.

Стало трудно дышать. Лоб покрылся отвратительной испариной. Я заставил себя вспомнить йогу: спокойный вдох — спокойный выдох, спокойный вдох — спокойный выдох. Немного успокоившись, я решил вернуться к компании в гостиной. Не знаю, почему я решил всё-таки не уходить из дома Стоуи совсем.

Я вошёл в комнату. Казалось, моего отсутствия никто не заметил, как не замечали и моего присутствия. Эти господа пo-прежнему трещали, изредка перемещаясь в пространстве, чтобы попить, поесть или найти другого собеседника. Ниоб тут не было. Не было и Джека. Не было ни Стоуи, ни МакКлинана, не было вообще никого, кого бы я знал. Я знал только секретаршу — подругу МакКлинана, но она разговаривала с каким-то богатым стариком и очевидно наслаждалась беседой.

Занавески были открыты, я выглянул в окно. Кого я хотел там увидеть? Ниоб?

Дом стоял на невысоком холме. К парадному входу вёл широкий подъезд, в доме было три этажа, на третьем находились преимущественно спальни. Прямо под окном, в которое я смотрел, был небольшой каменный дворик, наполовину ограниченный каменной стеной. От него в поля уходили три дорожки — к конюшням, к сенным сараям и к конюшням, где случали лошадей и где жили кобылы с жеребятами. Вдоль дорожек прекрасного поместья стояли фонари, и чем дальше они были, тем они казались меньше. Огоньки фонарей казались звёздочками, и как звёзды мерцали и подмигивали, даря людям надежду.

Я попытался вникнуть в то, о чём говорят, и включиться в беседу, но не мог. Язык прилипал к гортани, я смущался и заикался, я не мог разобрать слов в окружающем гомоне, ухо ловило отдельные слова: «нефть», «война», «надо продержаться», «разрушит всё достигнутое», «даже Клинтон был и то лучше». Я увидел знакомое лицо — это был руководитель большинства в Сенате и направился к нему, хоть и не был с ним знаком. Он разговаривал с конгрессменом от Техаса и ещё с кем-то, у кого был нефтяной бизнес в Ираке. Они похожи на мух, у них такие же вытаращенные и крупные глаза, как у мух под микроскопом, думал я.

Я хочу домой, в свою библиотеку, и чтобы там были книги, а вокруг — люди, которые всегда будут готовы выслушать твой ответ, пусть и субъективный или предвзятый, всегда будут готовы принять точку зрения, отличную от их собственной, или найти новые доказательства своей правоты.

В библиотеку я и отправился, проскользнув через боковую дверь. Я дотронулся до книг и чуть не заплакал от жалости к самому себе, от чувства совершенной оторванности от жизни. Как бы я хотел быть решительным и волевым человеком, встречая опасности жизни лицом к лицу. Вместо этого я хранил, рассортировывал и читал о жизни других. Книги, сухие, пыльные, в которых так много слов, слов, которые так часто ничего не значат, слов, которые плохо согласуются друг с другом, слов, которые очень часто только навязчивы и слабы или же чувственны и претенциозны. Книги, в которых так много глаголов, наречий, прилагательных и всяческих метафор и сравнений, книги в которых автор старается показать, насколько он умён, и образован, и загадочен, и изощрён в эзотерике или языках. И Эзра Паунд с его: «… твои глаза похожи на облака… они прозрачны, как небо… они гелиадами светят сквозь туман… и по- тюдоровски прекрасны».

Я включил компьютер и стал проглядывать те из бумаг Стоуи, что там уже были. Там было много непонятного. Например, там были целые листы со списками фамилий, которые мне ни о чём не говорили. Стоуи любил узнавать о человеке всю подноготную, прежде чем иметь с ним какое-то дело, так что среди бумаг было много самых разных фамилий и финансовых документов, иногда обладатели этих фамилий становились партнёрами, иногда нет.

Я вбил имя Скотта. Нашёл два благодарственных письма, оба присланных во время прошлой предвыборной кампании, одно из них официальней некуда.

И тут вошли Они. Седой со шрамом вошёл через главную дверь; пьяница, напоминавший головореза копа с заметно оттопыривающейся плечевой кобурой, вошёл через боковую дверь. За ним вошёл Джек.

Увидев их гестаповские улыбки, я впервые засомневался, так ли уж сильно наврала Ниоб. О да, теперь я верил всему, что она мне рассказала. На лице у человека со шрамом от глаза до подбородка было написано предвкушение от того, как он будет истязать меня.

— Эээ, вы кто такие?

— Вы пойдёте с нами, — заявил Джек.

— А у вас есть ордер?

— Ты пойдёшь с нами.

— Э… Я тут не живу, если Алан, Алан Стоуи узнает…

Я вскочил со стула и подумал, что у меня больше шансов прорваться мимо седого, он в проёме только один, я смогу обогнуть его и проскочить через главную дверь, благо, она такая широкая. Прошмыгнуть же в боковую, сразу мимо двоих мне удастся вряд ли, придётся уворачиваться и от Моргана, и от этого как-его- там? Мой возбуждённый мозг отказывался вспоминать слова Ниоб. А! Спагетти неправильно, значит Спинелли, но ведь она сказала, что я вряд ли увижу Спинелли, он работает с техникой. Значит это не он, а… Райан? Который просто убивает?

Держаться увереннее, смелее. Спорить готов, они чуть ли не физически ощущают мой страх, доберманы. Они не шевелились, я шагнул прямо к Парксу, человеку со шрамом, и в ту же секунду он меня ударил.

Я почувствовал себя мультяшным героем. Я закричал, но звука не послышалось. Волосы зашевелились у меня на голове, сердце учащенно забилось, руки и ноги перестали меня слушаться, и я рухнул на пол. Мне было очень больно. Человек со шрамом склонился надо мной. Я чувствовал себя рыбой, бьющейся на палубе рыболовецкой шхуны, но, в отличие от рыбы, я не мог двигаться. Он смотрел на меня так, как будто старался понять, где же именно мне больно. Краем глаза я увидел, что он снова готовится ударить меня. Он хотел, чтобы я понял, что сейчас он снова меня ударит, так между палачом и жертвой возникла своеобразная близость. Он будет продолжать бить меня, пока я полностью ему не подчинюсь.

Интересно, если я попытаюсь глубоко-глубоко уйти в себя, я выдержу? Но какого же чёрта? Зачем мне это делать? Зачем они делают то, что делают? Уход на глубину означал демонстрацию достойной жалости слабости, он означал сдачу, унижение, моральный проигрыш, но, чёрт подери, что мне ещё оставалось делать?

Он ударил меня по рёбрам. Больно, но рёбра целы, внутренние органы не задеты.

Человек со шрамом уставился на кого-то за моей спиной. Повернуть голову и посмотреть, кто это, я