— Из тюрьмы я действительно бежал, а остальное — навет на меня, — спокойно отвечал убийца. — Да и доказательств у вас никаких нет.
— У Патрикеевой, твоей сожительницы, обнаружены часы и вещи, которые ты ей передал для продажи.
— Мало ли что придумает баба. Разве ей можно верить! Хотите невинного человека отправить на каторгу?
Провели опознание. Из шестерых мужчин трактирщик «Старушки» опознал одного — Григорьева.
Пригласили сестру Лехтонена. Путилин задал ей вопрос:
— Нет ли среди этих людей человека, который пил с вами водку в день убийства вашего брата?
— Вот он, — показала женщина на Григорьева.
— Теперь будешь сознаваться? — обратился Иван Дмитриевич к Якову.
— Врет она! Не собьете меня с панталыку. Не запугаете. Ничего я не знаю.
Путилин вызвал для допроса Марию Патрикееву
— Где воспитывается твой сын?
— В Парголово у Лехтонена. Только вчера в лавке встретила я их соседку, и она сказала мне, что Лехтонена убили.
— Это правда. А убил его отец твоего ребенка и твой сожитель — Яков Григорьев!
На очной ставке несчастная женщина в упор посмотрела на Григорьева и спросила:
— Яша, зачем ты убил Лехтонена, ведь он и его жена воспитывали и любили нашего сыночка, как родного?!
— Что ты несешь, баба! Разве наш малой воспитывался у Лехтонена?
Патрикеева кивнула и зарыдала. Потом с надеждой взглянула в глаза Григорьева:
— Может, это неправда, Яша?
Потрясенный Григорьев не выдержал:
— Да, это правда, я убил его.
И он начал рассказывать о совершенных им преступлениях. В заключение своей исповеди он сказал:
— Мария к моим злодействам не причастна. Не погубите ее.
Суд приговорил Якова Григорьева к 20 годам каторги.
ДУШЕГУБ
Каждое утро городовой совершал обход Семеновского плаца. Зима только-только вступила в свои права, свежий снег покрывал мостовую. Взгляд полицейского задержался на середине обширного плаца: ровное белоснежное полотно нарушало темное пятно. Городовой подошел ближе.
Казалось, прячась лицом в снег от рассветающего утра, на поле лежал окоченевший мужской труп. Руки несчастного были вытянуты вдоль туловища, на шее — крепко затянутая веревочная петля...
Городовой немедленно сообщил в квартал о страшной находке. Врач и следователь при осмотре трупа нашли в карманах засаленную колоду карт и несколько иголок. На среднем пальце правой руки покойного имелись наколы, скорее всего от иголки, свойственные портным или обойщикам. Однако ни в среде портных, ни среди обойщиков убитого не опознали.
Убийство оценили, как сложное, и передали его в Петербургскую сыскную полицию.
Путилину было не впервой браться за дела, в которых были одни «не»: убийца не известен, труп не опознан, улик нет. Иван Дмитриевич вызвал к себе осведомителей и поручил им в трактирах, ночлежках, притонах, домах терпимости низкого пошиба слушать разговоры. Именно там жулики и убийцы спускают награбленное и за рюмкой водки, опьянев, хвастаются своими «подвигами».
Через день обнаружили еще один труп с «мертвой петлей» на Преображенском плацу. Причем руки покойника, как и у первого трупа, были судорожно вытянуты вдоль туловища.
А еще через день один из осведомителей доложил Путилину, что в трактире, в котором чаще всего собираются представители преступного мира, некий Захарка хвалился перед приятелями, как он и Ефремка задушили и ограбили на Семеновском плацу человека.
...Ефремка — коренастый, физически сильный мужик леттридцати отличался хозяйственностью и любовью к воровским песням, чем и выдал себя сыщику в трактире «Пекин», что размещался на Моховой улице.
Осведомитель при исполнении своих обязанностей зашел в трактир и сделал заказ. Человек принес ему закуски и бросил на пол веревку, которая непонятно когда прицепилась к подносу.
— Зачем веревку на пол бросил? — недобро спросил опьяневший мужик за соседним столиком.
— А что с ней делать?! — огрызнулся официант. — Кому она нужна?
— Может, и сгодится. К примеру, петлю из нее сделать! — громко захохотал мужик.
Он нагнулся, отыскивая под стульями веревку, нашел ее и, перебирая в руках, запел:
Крестьянин Ефрем Егоров сильно испугался, когда его привели в сыскную полицию, но на допросах все отрицал, твердя: «Ничего не знаю, ни в чем не виноват»...
...Захарку искали долго. Наконец, это имя промелькнуло в разговоре двух бродяг, отогревающихся чаем в трактире на Сенной. «А Захарка заболел», — сообщил один бродяга другому.
Путилин немедленно разослал своих людей по больницам. Просмотрели в приемных отделениях книги регистрации поступавших больных. В Петропавловской больнице среди зарегистрированных пациентов нашли крестьянина Захара Борисова. Он числился в сыскной картотеке, как известный вор. Его арестовали прямо в больнице.
— Ты задушил человека на Семеновском плацу? — задали ему вопрос. — Лучше сразу сознавайся! Ефремка сказал, что ты накинул петлю...
— Врет! — вырвалось у Захара. — Сам он душегуб!
Теперь уж пути назад не было, и Борисов начал рассказывать:
— Я встретился с моим приятелем Ефремом Егоровым, когда работы лишился и деньги заканчивались. Ефремка говорит: «Пошли ко мне в гости. Я тебя на работу определю. Деньги хорошие буду платить».
Посидели мы в заведении. Иван, который был с Ефремкой, быстро запьянел. Смотрю, вдруг Ефремка, который Ивана все братом называл, вынул из кармана цигарку, размял ее и кинул Ивану в стакан, а тот выпил этой смеси — и ничего. До этого он хвастал новыми шароварами и рубахой, все приговаривал: «Ребята! У меня денег много!»
Просидели мы так до трех часов ночи. Мороз был крепкий. Иван совсем опьянел, пришлось под руки его вести. А как только дошли до середины Семеновского плаца, Ефрем вытащил из кармана бечевку, ловко сделал петлю и накинул на шею Ивану. Я испугался и бросился бежать.
Ефрем догнал меня, ударил по голове, повалил и приставил нож:
— Не поможешь его прикончить — убью!
Что делать? Подбежали мы вдвоем к Ивану, а он уж встал и даже несколько шагов сделал. Ефрем опять его повалил и давай петлей душить, а я руки держал, чтобы за горло не хватался. Потом мы сняли с мертвого поддевку, вытащили паспорт и кошелек, пошли в Знаменский трактир, выпили чаю и заснули там на стульях. Утром я проснулся, а Ефремки и след простыл с вещами да с деньгами.
Как ни бились в сыскном отделении, неоспоримые улики не действовали на Ефрема Егорова. Он упорно молчал, даже тогда, когда с него сняли и предъявили рубаху убитого Ивана. Уличить душегуба, как ни странно, помог оставленный в живых свидетель еще одного преступления, раскрытого полицией во время предварительного следствия.
