Разговор со слугой убедил Лионеля, что он обязан узнать тайну северного флигеля в Вильмингдонгалле. Не будь, конечно, Юлии, он не взялся бы за такое расследование, а предоставил дело полиции; при настоящих же обстоятельствах он твердо решился избегать этой крайности, пока сомнение не перейдет в убеждение и не заставит его донести на отца любимой им девушки. Он понимал, как много осмотрительности и силы воли требовала от него эта задача; раздумывая о рассказе слуги, он пришел к убеждению, что старый Калеб был очевидцем какого-нибудь страшного события в северном флигеле. Что это было за событие? Садовник говорил об убийстве, но как могло совершиться подобное убийство, не вызвав подозрений? Жертва не могла войти в дом без того, чтобы ее не увидели слуги, и каким же образом банкир мог объяснить ее исчезновение? Все это дело казалось тайной, которую могли раскрыть только терпеливые и продолжительные розыски. Чем больше Лионель думал об этом деле, тем сильнее убеждался, что ему никто не мог быть полезнее старой домоправительницы, родственницы Калеба, жившей уже двадцать лет в семействе Гудвина и знавшей, конечно, не одну его тайну. Лионель решился сблизиться с ней при первом удобном случае, и неожиданное обстоятельство ускорило это сближение.

В Вильмингдонгалле было много старинных картин — большей частью портретов знатных особ, владевших им, пока оно не перешло к торговцам. Много ценных изображений украшало стены старого замка и, по уверению Юлии, в комнатах домоправительницы было тоже несколько замечательных произведений нидерландской школы. Банкир был поклонником новейших школ. Желание увидеть знаменитые произведения искусства, свойственное всякому живописцу, послужило Лионелю благовидным предлогом просить у домоправительницы позволения представиться ей; оно было дано с большей обязательностью и сопровождалось приглашением на чай.

Ровно в пять часов Лионель явился к мистрисс Бексон, сделавшей для его приема большие приготовления — эти приготовления своим резким контрастом с мрачными и тяжелыми думами, волновавшими его ум, заставили его невольно улыбнуться.

Старая домоправительница оделась ради этого торжественного случая с большой изысканностью и, обменявшись с Лионелем обычными приветствиями, стала показывать ему старинные картины, поясняя их, и даже назвала цену, за которую была куплена каждая из них.

На этот раз Лионелю не было надобности притворяться: неоспоримое достоинство картин сейчас же обнажило его художественные чувства, и он пристально всматривался в каждую из них, так что домоправительнице стало даже досадно это продолжительное созерцание. Когда все картины были осмотрены, Лионель сел за обильно уставленный стол, спиной к окну, чтобы скрыть от хозяйки всякое волнение, которое могло отразиться на его лице. Он постепенно и осторожно навел разговор на мистера Гудвина, и домоправительница старалась поддержать эту тему с видимым удовольствием.

— Настоящий наш хозяин очень добр, и слуги на него не жалуются, — сказала она, — но он не похож на своего отца, он вечно молчалив и угрюм. С посторонними он еще несколько приветлив, но оставаясь один, он, по-видимому, ни в чем не находит покоя или удовольствия. Я еще не встречала такого скрытного характера, и эта мрачность стала сильнее в последний год, хотя я теперь реже вижу его. Он все о чем-то думает, словно заботы всего человечества обрушились на одну его голову.

— Так вы его редко видели в последнее время? — спросил Лионель.

— О да, очень редко; уж бог знает, что его удерживает в Лондоне: дела или удовольствия, потому что он ведет, по уверениям многих, весьма беспорядочную жизнь; с прошлого лета или, лучше сказать, с того самого времени, когда мой бедный братец Калеб захворал расстройством мозга, хозяин почти не показывается в своем поместье, словно у нас в доме завелись привидения.

Легкая дрожь пробежала по телу Лионеля: все, что он слышал, убеждало его, что банкир совершил летом какой-нибудь страшный, вопиющий проступок.

— Мы дружески знакомы с вашим братом Калебом, — сказал Лионель после короткой паузы. — Мы с ним часто встречаемся в саду. Он начинает говорить очень сбивчиво, но мало-помалу к нему возвращаются сознание и память.

— Да, он мелет разные глупости, и не всякий будет иметь терпение слушать, но я — его родственница, мы выросли вместе, и я одна только ухаживала за ним, когда он заболел.

— Я слышал, что причиной этой болезни был внезапный испуг, — заметил Лионель. — Говорят, что там он увидел что-то ужасное, а может, и не видел, а просто причудилось. Прислуга уверяет, что он испугался привидения, показавшегося в северном флигеле, но я не верю этому, несмотря на все страшные толки, которые идут про северный флигель.

— Не многие так бесстрашны, как наш хозяин.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Лионель.

— Я хочу сказать, что он не боится просиживать там часами даже ночью, он устроил контору в этом отделении, где хранятся все его деньги и важные бумаги, и до июня работал там без устали по целым дням.

— Как? Только до июня прошлого года, а теперь не работает? — удивился Лионель.

— Да ведь я говорила уже, что он теперь у нас весьма редкий гость; ему как будто вдруг опротивел его дом. Мне кажется, что его что-то тревожит; я даже часто думаю, что он ищет удовольствий только для того, чтобы рассеять эту тревогу.

— Но ведь прежде он любил работать в этой комнате в северном флигеле?

— Да, а вот то мне и не верится, что Калеб встретил там привидение.

— Почему же так?

— Да потому, что мистер Гудвин находился в тот вечер в своей конторе, и никакое привидение не решилось бы показаться при ярком освещении и еще когда у хозяина сидел гость из столицы.

— Этот гость, значит, приезжал поздно вечером?

— Да, почти ночью; мы сидели с племянницей под деревом в саду и видели, как он вошел в столовую,