покачиваясь.

— Ты здесь побудешь немного? — спросил он.

— Не знаю. Надо, наверно, позвонить, сказать, что я приехала… Отцу.

— Я здесь с ночи. Тур был с утра, пока я спал несколько часов в отведенной мне комнате.

— Ну да. Я тоже могу посидеть. А она понимает речь? Хотя она вроде как… не видит меня.

— Не думаю. Хотя все может быть.

— А что врачи говорят?

— Они пока ничего не знают. Первые сутки после инсульта решают все. Но у нее, говорят они, состояние стабильное. Наверное, сегодня ночью дежурить не придется.

— Мы с ней раньше никогда не встречались.

— Да.

— И с вами тоже. Вы же мой дядя. Как странно.

— Да… странно.

— А чем вы занимаетесь?

— Тур разве не рассказывал?

— Нет. Мы об этом не особо говорили.

— У меня свое похоронное бюро.

Она позвонила отцу. Он обещал приехать вечером, когда управится в свинарнике, около девяти.

— Как хорошо, что ты здесь, — сказал он и предложил потом вместе поехать домой.

— Я остановилась в «Ройял Гарден», — сказала она.

Он промолчал.

— Так проще, — объяснила она. — К тому же гостиница тоже в центре.

— У нас полно белья. И комнат. Дом большой, — сказал он. Старая северная крестьянская изба, обросшая за пару сотен лет несколькими пристройками.

— Посмотрим, — ответила она. — Но точно не сегодня. Весь мой багаж остался в гостинице, и я уже зарегистрировалась, придется платить.

Это он понял. Она вдруг вспомнила, какой он бережливый. Так что если эта ложь его утешит, то пожалуйста. А то, что платит за все мать, она и упоминать не будет.

— Увидимся через несколько часов, — сказала она.

Старуха тотчас снова заснула. Турюнн села на тот же стул, где до нее сидел Маргидо, осторожно взяла руку старухи, на этот раз левую, в свою. К запястью крепилась канюля. Турюнн прижалась лбом к бортику кровати, закрыла глаза. Старуха дышала ровно. Из коридора доносились голоса, шум тележек. Бачок в туалете все еще гудел, наверное, надо еще раз нажать на спуск. Неужели придется сидеть здесь больше двух часов и держать недвижную руку?! Во что она ввязалась? Похоронное бюро. Ужасно. Может, просто встать и уйти? Позвонить и сказать, что не может, что ничего им не должна.

Она положила руку старухи на одеяло, разжала пальцы, достала книжку из сумки.

Проснулась, только когда он зашел. Детектив валялся на полу. Шея болела. Она почувствовала запах свинарника, хотя он стоял в нескольких метрах от нее. На нем была не та куртка, что в прошлый раз, парка, и тоже замызганная.

— Привет, — сказала она, не вставая. — Я, кажется, заснула. Она тоже спит.

— Ну да, ну да.

Он огляделся в поисках стула, обнаружил один у окна, взял его и сел с другой стороны кровати. Слабо улыбнулся, быстро взглянул на нее.

— Другой цвет волос. И прическа длиннее. А так ты все такая же, — сказал он, дернулся внутри парки, которую не снял, хотя было жарко. Каждый раз за то время, пока они не общались, она забывала его медленный с расстановками говор.

— Да. И ты, — ответила она, — все такой же.

— Все прошло хорошо?.. Самолет и все дела? Или ты поездом приехала?

— Нет, самолетом.

— Хорошо. И быстро.

— Я даже думала ехать на машине, — сказала она.

— Ой, нет. Ехать почти в полной темноте, в декабре-то. И скользко. Хорошо, что не поехала.

— Не знала, что у твоего брата похоронное бюро.

— Нет, мы, наверное, не… Ты его видела?

— Да. Сидел здесь, когда я пришла. Я очень глупо себя почувствовала. Смешно, что мы с тобой о нем не говорили. Когда я об этом думаю… Каждый раз, как я тебя о чем-то таком спрашивала, ты уводил разговор в сторону. Почему, собственно?

— Давай сейчас не будем… Мы с ним мало общаемся. Он живет не на хуторе. Принести кофе?

— Нет, не надо. Сколько ему лет?

— Ему… сейчас скажу… Да, ему пятьдесят два. На три года младше меня.

— А второй твой брат? Что он делает?

— Что он делает?.. Маргидо ему звонил, как он сказал. Брат живет в Копенгагене. Переехал двадцать лет назад.

— А ему… Сколько ему лет?

— Ему… сорок будет, наверное.

— Всего чуть старше меня?

— Да.

— А почему мы о них не говорили?

— Ну, мы говорили о другом.

— О животных. Главным образом, — сказала она.

— Животные — не худшая тема для разговора, — улыбнулся он.

— Как поживают свинки?

Он расправил плечи, посмотрел ей прямо в глаза и широко улыбнулся:

— Сири родила сегодня тринадцать поросят!

— Ого! Здорово!

О Сири она много слышала. Просто Эйнштейн какой-то, а не свинья.

— И в воскресенье еще пять родилось, — добавил он.

— Только пять? Ты же говорил, что если опорос меньше десяти, то…

— Четверо умерли. Всего было девять. Но это был первый помет у свиньи. В первый раз всегда меньше.

— Они были больные? Эти четверо?

— Свинья их убила. Испугалась и обезумела. Такое случается.

Он коротко взглянул в лицо матери. Не взял ее за руку.

— Да, я слышала. Бедные поросятки!

— Ну, они мало что поняли. Новорожденные, они плохо чувствуют боль. Но это было ужасно. Чудовищно. Отличные поросята. Жуть. А потом борьба за молоко для выживших.

— Ты позвонил ветеринару? Чтобы свинье дали успокоительное.

— Нет. Сам разобрался. Все обошлось. Немного побегал, конечно, но все обошлось.

— Кстати… Эрленд? Он приедет?

Тур поменял позу, начал теребить что-то в кармане, лицо, светившееся, пока он говорил о свиньях, угасло. Она пожалела, что спросила, ужасно пожалела. Каждое его движение вызывало волну характерного запаха в палате.

— Не знаю. Маргидо ничего не говорил. Но он знает, во всяком случае. Что она больна. Что лежит. Но она скоро снова поправится. Мне так кажется. В остальном она совершенно здорова.

— Не думаю, что она что-нибудь понимает. Что я приехала, например.

— Что ты приехала, это хорошо. И для тебя тоже.

— Для меня? Как это?

— Ох. Ты все… увиливаешь. Она же твоя бабушка.

— Она хоть раз про меня спрашивала?