двадцать лет. Наверняка позвонил его усовестить. Религиозный кретин, чего ему надо? Он только и может, что надеяться на Господа Бога, Иисуса Христа и Святой Дух и искать в этом успокоения.

У нее инсульт. Удар. Странное слово. Ее просто-напросто ударило. В голову. Не может говорить, сказал Маргидо, только лежит. Офф-лайн. Восемьдесят лет ей исполнилось. Восьмидесятилетняя старуха лежит в Региональной больнице в Трондхейме и она — его мать.

Кстати, больница теперь называется Больница святого Улава, как сообщил Маргидо. Местные жители совсем с катушек съехали, пытаясь превратить свой поселок городского типа в древний средневековый город. Маргидо спросил, не хочет ли он приехать и повидать ее в последний раз. В последний раз, как же! И кто здесь устраивает трагедию? Не он, точно. Уезжая, он видел только ее спину. Она стояла перед кухонным столом и возилась с каким-то супом, переливала его в пакеты из-под молока, чтобы потом убрать в морозилку. Она даже не обернулась, чтобы попрощаться! Злилась, что он уезжает, а останься он, тоже бы злилась. Младший сын на хуторе Несхов — педик, фу-фу-фу, какой позор! Только дедушка его привечал. Дедушка Таллак, лучший на свете дедушка, брал его с собой в море, учил ловить лосося. Но после смерти дедушки смысла оставаться больше не было. И когда он сказал, что хочет переехать в город, пойти в техникум изучать прикладное искусство, все двери разом закрылись. Мать впала в истерику, кричала, что пусть он не такой, как все, но вовсе необязательно получать еще и соответствующее образование и окончательно заклеймить семью позором. И выбор его упростился. Раз Трондхейм был настолько близко, что слухи оттуда влияли на доброе имя семейства, пришлось отправиться еще дальше. Но пора уже оставить воспоминания, его ждут дела поважнее. Он сосредоточился на мотивчике, который напевал себе под нос, и подумал о сервировке стола. Хотя для начала надо забрать пальто а-ля «Матрица» для Крюмме, сегодня оно должно быть готово.

Зрелище было удивительным, портной проделал потрясающую работу. Крюмме умрет от счастья и, может, даже поверит, что пальто таких невероятных размеров действительно нашлось в продаже. Эрленд упаковал пальто в ярко-розовую блестящую бумагу и радостно заплатил чудовищную сумму, в которую обошлись услуги портного. Затем отправился за покупками для стола.

Бордовый сатин, золотистая тафта, золотистые же салфетки двух разных размеров, полуметровые украшенные золотом свечи. Сатин поблескивал металликом и служил основной скатертью, тафта ляжет золотистой речкой посреди стола. В ее течении он разложит золотые и серебряные шарики, звездочки и мишуру, а возле каждого прибора — крошечные букетики из омелы и лавровых листьев.

Она запомнила, что говорила мама о прекрасных пейзажах. Обогнув мыс, выехав из городской суматохи, словно попадаешь в другой мир. Мир, полный покоя, света, нескончаемо длинных линий; удивительно, как влияет на человека вид воды, присутствие воды, какой покой снисходит, когда видишь огромные водные просторы. Когда она открыла окно, чтобы закурить, запах в машине стал не таким гадостным. Отец не возражал. К тому же, запах уже стал несущественен, вид из окна был важнее. Мыс казался просто рождественской открыткой — снег на фоне фьорда, дым из труб; дымка над водой нарушала синеву, горы на другой стороне будто акварель, мазки, выполненные толстой кисточкой. Хутора спускались по склонам к фьорду, небольшие островки леса симметрично высились черно-белыми бугорками. Турюнн вслух восхитилась красотой пейзажа и пожалела, что она не фотограф или художник.

— Я так к этому привык. Больше не замечаю, — ответил Тур.

Длинная торжественная аллея совершенно не соответствовала самому хутору. Контрастировала с домами. Они завернули на двор, и перед взором Турюнн предстала разруха. Первые минуты она больше ничего не замечала. Бедность, медленно ширившаяся на глазах. Несколько стекол на втором этаже заменили фанерой. Белая краска с южной стороны дома почти сошла и обнажала серые доски.

Из-под пандуса, ведущего в амбар, торчали старые железки, неряшливо сложенные в ржавую кучу. Постройка, бывшая когда-то кладовой, осела с одного боку, штабель ржавых колесных дисков без покрышек высился у хлева рядом с прицепом на одном только колесе, привалившимся к стене. Все было покрыто снегом, и оставалось только догадываться, как это будет выглядеть, когда белое покрывало растает и обнажит еще большую нищету и убожество.

— Ну вот, приехали.

Как только он заглушил мотор, они услышали шум другого двигателя.

— Да какого черта! — выругался Тур и быстро вышел из машины. — Я же говорил, что заеду сам! У меня не столько денег, как у других, чтобы платить за доставку!

На двор заехал грузовик. Отец стоял и смотрел то на дочь, то на машину, будто не совсем понимал, что делать.

— Что это? — спросила она. — Кто приехал?

— Это… Это комбикорм привезли, у меня почти кончился. Можешь зайти на кухню подождать.

— Тебе не надо помочь? Занести в дом и все такое?

— Нет. Мы с Арне прекрасно сами справимся. Это работа для мужиков. Лучше ступай на кухню.

По идее, в доме должен быть ее дедушка. Она постучала в обе двери, потом открыла их и попала на кухню. Там никого не было, но с верхнего этажа доносились какие-то звуки. На кухне стоял кислый запах. Турюнн миновала кухню и постучала в следующую дверь. Никто не ответил, и она вошла. Гостиная с телевизором, диваном, креслами, длинным узким журнальным столиком из тикового дерева. С сидений бахромой свисали чехлы, в двух креслах валялись сплющенные подушки, которые уже очень давно никто не выбивал. На сером, усеянном пятнами диване виднелись вышитые подушечки ярких цветов, желтая с оранжевым и светло-зеленая с розовым. На столике поверх скатерти лежала лупа, несколько газет, открытый очечник. Три пустых кофейных чашки без блюдец и тарелка с крошками скопились с одного конца столика. На телевизоре стояло мертвое растение, горшок больше напоминал свернутую фольгу. Она подошла и поковыряла ее, внутри была консервная банка, залитая водой до самых краев. На двух подоконниках стояли аналогичные кашпо, и все растения в них без исключения погибли. В комнате царил ледяной холод и на кухне тоже. Она вернулась на кухню, выглянула из окна поверх коротенькой бело- голубой нейлоновой занавески, почерневшей с одного края, где висел уличный термометр и занавеску приподнимали, чтобы посмотреть температуру. Они носили мешки, отец и другой человек; заносили их в открытые двери свинарника. Она вздохнула и осмотрелась на кухне. Пластиковый столик у окна, три стальных стула с красными пластиковым сиденьями, полосатый пластиковый коврик на полу, кухонный стол с неработающей подсветкой, невероятно грязная раковина с бирюзовым резиновым кантиком, высокий бойлер на стене. Накренившийся шкафчик, облупившаяся краска по обеим сторонам дверцы, древняя плита с металлической крышкой, покрашенной черной с белыми точечками эмалью. Она подошла к плите, переставила кофейник на стол, подняла крышку плиты и рассматривала слой за слоем застарелые следы обедов и кофейной гущи. Холодильник был древней модели с кнопкой на ручке, на которую надо было нажать, чтобы открыть дверцу. Она не стала его открывать, вокруг ручки все почернело от отпечатков грязных пальцев.

На столе лежала разделочная доска с ножом, прикрывавшим крошки и пятна от варенья, и хлеб, упакованный в полиэтиленовый пакет, уже многократно использованный и побелевший от складок и трещин. На вешалке у раковины висело еще два полиэтиленовых пакета, каждый на своей прищепке, и синее в клеточку кухонное полотенце. Она выглянула из окна — мужчины все еще таскали мешки. Прислушалась к звукам наверху, но все было тихо.

Турюнн вытряхнула гущу из кофейника в раковину, наполнила его свежей водой и положила руку на конфорку, как ей казалось, соответствующую левому выключателю. Цифры на выключателе стерлись. Когда конфорка слегка нагрелась, она поставила кофейник. Внутри он был чистый, хотя снаружи весь покрыт жирными пятнами.

Рядом с огромной черной дровяной плитой стола цинковая бадья с дровами и старыми газетами. Дверца плиты была крошечной, за ней таилась духовка, набитая формами для выпечки и противнями. Плита была ледяной. Турюнн опустилась перед ней на корточки и тут же оглядела кухню в поисках батареи. Обнаружила ее под столом у окна, подошла, потрогала, батарея была включена на минимум. Она не стала прибавлять мощность, а вместо этого растопила дровяную плиту, нарвала газет, сильно скомкала и положила на дно. Дрова были сухими и тут же разгорелись. Только увидев огонь и почувствовав тепло, она задумалась. Кухня не соответствовала его рассказам о матери. Он говорил, что она мыла, наводила порядок, готовила еду, в целом была энергичной женщиной, настоящей хозяйкой хутора, распоряжающейся всем в