плена в Ипатьевской летописи проникнута феодальнорыцарской моралью. Князь первоначально отвечает отказом на предложение Давора (Овлура) бежать от половецкого хана, который «поручился» за князя, «молвяшеть бо: азъ славы д?ля не б?жах тогда от дружины, и нын? неславнымъ путемь не имамъ поити». Бегство для князя-пленника — «неславный путь». «Думцам» удалось уговорить Игоря только тогда, когда они сказали, что половцы хотят «избити… князя… и всю Русь, да не будеть славы тоб? ни живота».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 650.]

Ничего подобного в Слове не встретим. Здесь нет представления о Кончаке как противнике, «треклятом», но равновеликом в феодально-иерархическом отношении новгород-северскому князю. Кончак не «поручается» за Игоря, а Игорь без каких-либо колебаний бежит из плена. Автор Слова рисует Кончака как «поганого кощея», а не как достойного противника. Даже в XVI в. татарские мурзы и ханы входили в состав придворной знати Ивана IV и никогда как рабы («кощеи») не рассматривались.[А. Г. Кузьмин ссылается на то, что Кончак для киевского летописца «окаяньный и безбожный и треклятый» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 634). «Автор „Слова“, видимо, придерживался подобного мнения» (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 85). Но «треклятый» и «поганый» — понятия принципиально различные. «Треклятым», «окаянным» называли Святополка, но никому из древнерусских писателей не могло и прийти в голову сказать, что он был «кощеем» или «поганым» (язычником).] А если учесть, что Кончак был сватом Игоря, то естественно, что изобразить его «кощея» в окружении северского князя не могли.[Соображение высказано Л. Н. Гумилевым в личной беседе со мной. Ряд интересных доводов, касающихся несоответствия картины политических отношений, нарисованных в Слове, реальной обстановке 1185–1187 гг., см. в его статье: Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве»//Доклады и сообщения Отделения этнографии Географического общества СССР. Л., 1966. Вып. 2. С. 55–80.] Отсутствие понятия о законах феодально-иерархической морали резко выделяет Слово о полку Игореве из состава памятников древнерусской литературы.

В обращении автора Слова к князьям обнаруживается полное смешение политических ориентаций. Так, наименование князя Всеволода «великим» (во владимирском летописании этот титул встречается все с того же 1185 г.) необъяснимо, если мы будем считать автора Слова выходцем из южнорусских княжеств. [Суждение А. В. Арциховского, что «верховенство Всеволода одинаково ощущалось во всех концах Русской земли» (Обсуждение одной концепции. С. 129), не соответствует реальной обстановке конца XII в. и не подкреплено фактами.] И уж совсем странен призыв к Всеволоду «прелет?ти издалеча отня злата стола поблюсти», т. е. поберечь отцовский престол в Киеве, что фактически означало захватить этот город и вместе с тем для автора «грозный великый кыевский» — князь Святослав.[Для Н. Ф. Котляра также кажется удивительным этот призыв: «Разве тот, кто идеализирует Святослава, может думать о замене его другим князем» (Котляр М. Ф. Загадка Святослава… С. 105).]

Вызывает недоумение и то, как обращается сам Святослав к другим князьям.[А. Г. Кузьмину неясно, «кто обращается к князьям: автор поэмы или киевский князь» (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 86). Конечно, автор Слова от имени Святослава.] Так, для него Рюрик и Давыд — «господина», Ярослав — «господин». Ничего подобного в летописях нет. Там обращения строго нормированы, но это — «брате», «отче», «сыну». Словом же «господин» выражалась только прямая зависимость. Так, например, в 1179 г. обращались новгородцы к Мстиславу Ростиславичу[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 610.] и Владимир Ярославич к своему дяде («отче господине, удержи Галичь подо мною»)[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 667. Под 1180 г. этот термин вложен в уста рязанских князей Всеволода и Владимира Глебовичей, причем он характеризует их зависимость от владимирского князя Всеволода Юрьевича «ты — господин, ты — отец» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 387).]. Д. С. Лихачев прав, что термин «господин» отразил «рост власти феодального класса под стоящими ниже его по лестнице феодального подчинения князьями».[Лихачев Д. С. Общественно-политические идеи «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 25.] Но если так, то Святослав, стоящий, в представлении автора Песни, на иерархической лестнице князей во всяком случае выше Ярослава, не мог обращаться к нему как к «господину».

В отличие от летописца, автор Слова основным своим героем избирает не князей, а Русскую землю. Еще А. И. Никифоров обратил внимание на неконкретность и схематичность многих характеристик князей, выраженных главным образом устно-поэтическими штампами.[Никифоров. Слово. С. 795–796.] Это во многом определяется и жанром Слова, и его идейным содержанием, и, наконец, тем, что в распоряжении автора произведения не было никакого другого достоверного исторического материала, кроме летописей.

Если в Задонщине очень строго соблюдается феодальный этикет, то в Слове этого нет. Всеволод вообще не называется князем, а герой похода Игорь именуется князем только 9 раз из 27.[Соловьев А. В. Автор «Задонщины» и его политические идеи//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 194.] По этой манере Слово приближается к рассказу 1185 г. Ипатьевской летописи, где Игорь (как обычно в летописях) упоминается и без княжеского титула, и даже без отчества. В Слове упоминается, по подсчетам А. В. Соловьева, около 40 князей. Основная часть их происходила из семьи Ольговичей и Мономашичей, т. е. чернигово-северских и отчасти князей полоцких.[Соловьев. Политический кругозор. С. 100.] Интерес автора к Чернигову и Полоцку будет особенно ощутим, если сравнить Слово с традицией киевского или владимирского летописания, в которой Олег Святославич и Всеслав Полоцкий выступают отнюдь не героями, а сеятелями усобиц и раздоров.

Но мы можем говорить только об интересе автора Слова к событиям в том или ином районе Русской земли, а отнюдь не о том, что он был дружинником какого-нибудь князя, как это принято в литературе (в последнее время дружинником склонны считать автора Слова о полку Игореве Д. С. Лихачев[Лихачев. Исторический и политический кругозор. С. 51. Ср. также: Назаревский А. А. Автор «Слова о полку Игореве» и его общественно-политические взгляды // Науковi записки. Фiлологiчний збiрник [Киiв. держ. ун-та]. Киiв, 1951. Т. 10, вып. 3. № 3. С. 195–212.] и Б. А. Рыбаков[Рыбаков. Русские летописцы. С. 398. {Б. А. Рыбаков на той же странице оговаривает, что автор Слова «был не простым воином, а принадлежал к старшей дружине, т. е. к боярству». Ученый атрибутировал Слово боярину-летописцу Петру Бориславичу. См.: Рыбаков Б. А. Петр Бориславич…}]). Еще В. Ф. Ржига верно заметил, что «мысль об авторе „Слова“ как дружиннике чьем бы то ни было — Игоря или Святослава или Ярослава Галицкого должна быть решительно отвергнута». В. Ф. Ржига считал, что невозможно объяснить, как чей бы то ни было дружинник смог «идейно занять такую позицию, которая объяснима только как междукняжеская».[Ржига В. Ф. «Слово о полку Игореве» как поэтический памятник Киевской феодальной Руси XII века//Слово о полку Игореве/Ред. древнерус. текста и перевод С. Шамбинаго и В. Ржиги; Переводы С. Шервинского и Г. Шторма; Статьи и коммент. В. Ржиги и С. Шамбинаго; Ред. и вступ. статья В. Невского. М.; Л.: Academia, 1934. С. 157–158; Ср. также в статье: Розанов И. Н. Русское книжное стихотворство от начала письменности до Ломоносова // Вирши: Силлабическая поэзия XVII XVIII веков. Л., 1935. С. 19. Мысль о том, что автор Слова мог принадлежать к коллективу музыкантов, выступавших в киевском дворце, В. Ф. Ржига развивал в более поздней статье (Ржи-га В. Ф. Несколько мыслей по вопросу об авторе «Слова о полку Игореве»//ИОЛ Я. 1952. Т. 11, вып. 5. С. 428–438). В <опубликованной посмертно> работе В. Ф. Ржиги также говорится о том, что автор Слова «стоял на позициях киевского веча своего времени» (Ржига В. Ф. Автор «Слова о полку Игореве» и его время // АЕ за 1961 г. М., 1962. С. 15).] Ссылаясь на скандинавскую поэзию скальдов, В. Ф. Ржига выдвигал мысль о том, что автор Слова был придворным княжеским поэтом.[См. также: Лихачев Д. С. Каким был автор «Слова о полку Игореве»?//ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 48. С. 26–30.]

Против гипотезы о дружинном происхождении Слова говорит и сравнительно незначительное внимание его создателя к ратным подвигам князей (о других воинах вовсе ничего нет), и слабое знание древнерусского вооружения.

Причудливые звучные сочетания «мечи харалужные», «ляцкие сулицы»,[Очень интересно соображение А. Ф. Грабского о том, что автор Слова «не сообщает ни о каких сортах оружия, ни о польском, ни о литовском, ни об аварском». Говоря о «сулицах ляцких», автор Слова, по мнению Грабского, мог иметь в виду то, что победы княжичами одержаны при поддержке поляков. Grabski A. F. Uwagi о «Zlotych szlomach i sulicach lackich» w «Slowie o wyprawie Igora»//Slavia Orientalis. 1959. Roc. 7. N 4. S. 51–59.] «латинские шеломы», «литовские шеломы», «сребряное стружие» совершенно отсутствуют в летописях и других источниках. А они отлично знают различные виды вооружения князей и простых воинов. Афоризм из Моления Даниила Заточника (XIII в.) — «Не оперив стрелы, прямо не стрелити» точно передает свойство лука и стрел.[Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам / Приготовил к печати H. Н. Зарубин. Л., 1932. С. 68. На это обстоятельство мое внимание обратил А. Ф. Медведев.] Автор Слова был