Кобяка изъ Лукуморя отъ жел?зныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже». А. С. Орлов считает это выражение «гиперболичным».[Орлов. Слово. С. 115. {См. также: Бобров А. Г. Лука моря//Энциклопедия. Т. 3. С. 183–185.}] Действительно, о Лукоморье (изгиб Азовского моря) не могло быть речи: Кобяк разгромлен был при слиянии Днепра с рекою Орель. Весь разбираемый текст составлен из литературных реминисценций. О самом походе Святослава и пленении Кобяка подробно рассказывает Ипатьевская летопись. Всего этого было вполне достаточно, чтобы создать образ киевского князя, изгнавшего Кобяка из Лукоморья. Составитель Слова также знал, что половцы жили у Лукоморья (см. Ипатьевскую летопись под 1193 г. «снимался с половци с Лукоморьскими»). К тому же в «Лукоморье» бежал Мамай, по Задонщине.

По Слову, узнав о пленении в 1183 г. хана Кобяка, «ту н?мци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святьславлю, кають князя Игоря» (текст навеян Задонщиной). Если «ту» Слова переводить как «тогда», то становится неясным, как могли немцы и венецианцы жалеть Игоря «тогда же», когда они восхваляли победу Святослава: ведь битва на Каяле произошла спустя два года после похода киевского князя на половцев. Если «ту» читать как «здесь», то появление немцев и венецианцев в Киеве в 1183 г. более чем странно.[Д. С. Лихачев и А. Г. Кузьмин склонны «ту» толковать как «в это время», «тогда», «по этому случаю» (Обсуждение одной концепции. С. 128; Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 67). Эти толкования возможны (см.: Срезневский. Материалы. Т. 3. Стб. 1030–1031). Но суть дела от этого не меняется.] Уже С. П. Румянцев обратил внимание на «новое название народа венедици».[Полевой. Любопытные замечания. С. 20.] И действительно, их появление более чем странно. После разгрома венецианских торговых факторий в Византии в 1171 г. только в 1183 г. возобновляются торговые отношения между Венецией и Византией.[Соколов И. П. К вопросу о взаимоотношениях Византии и Венеции в последние годы правления Комнинов (1171–1185)//ВВ. 1952. Т. 5. С. 139–151.] Н. П. Соколов установил, что «до начала XIII в. у Венеции здесь (на Черном море. — А. 3.) не было сколько-нибудь значительных интересов». [Соколов И. П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов, 1963. С. 396.] Он считает, что не исключена возможность посещения черноморских берегов венецианскими мореплавателями, хотя для такого допущения в нашем распоряжении не имеется бесспорных доказательств, мы тем не менее относим возникновение серьезных торговых интересов Венеции на Черном море к первой половине XIII в. Единственный источник, который мог бы противоречить этому выводу, все тот же — Слово о полку Игореве. Но это противоречие снимается, если считать его позднейшим. Во всяком случае в конце XII в. никакой «славы» венедицы в Киеве петь Святославу не могли.

Соседствующую с «венедицами» «мораву» встречаем вместе с ними же во введении к Повести временных лет. М. И. Успенский считал появление ее в Слове неоправданным, ибо Велико-Моравская держава уже с начала X в. не существовала.[ИРЛИ, ф. Успенского, д. 38.] Однако «морава» упоминается в летописях под 1143 и 1219 гг. и, конечно, в XII в. была известна.[НПЛ. С. 213, 261; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 502.] Не менее странно, что славу начинают петь сначала немцы и венецианцы, а уж затем греки и моравы. Для жителя юга Руси XII в., конечно, логичнее начать было с греков, а не с немцев.

Итак, остается признать фразу о «славе» чисто поэтическим образом, который мог быть создан и в XII в., и много столетий спустя.

Стремясь отстоять традиционную дату Слова, Д. С. Лихачев отыскивает в этом памятнике и другие «реалии», которые очень легко могут быть объяснены поэтической фантазией автора Игоревой песни. Он пишет, в частности, что «даже такая деталь, как упоминание в „Слове“ красных (т. е. красивых) девушек половецких, находит себе подтверждение у Низами в его поэме „Искандер-Намэ“, где восхваляется красота половчанок».[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 38.] Назвать половчанок красавицами мог, конечно, писатель любого времени, а не обязательно современник похода Игоря 1185 г.

Обращаясь к Ярославу Владимировичу Галицкому, автор Слова говорит: «стр?ляеши съ отня злата стола салтани за землями». Получается, что галицкий князь успешно воюет с султаном, который хотя и находится «за землями», но все-таки в пределах его досягаемости. Но продвижение турок в Европу относится только к середине XIV в.[Всемирная история. М., 1957. Т. 3. С. 734.] Кстати, и сам термин «салтан» для обозначения индийского правителя впервые появляется на Руси только у Афанасия Никитина (60—70-е гг. XV в.), который сам побывал на Востоке.[Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466– 1472 гг. М.; Л., 1958. С. 17. Споря со «скептиками», К. Рабек-Шмидт пишет, что «Хожение» открыто было только Карамзиным, который привел в шестом томе своей «Истории» (1816 г.) из него отрывки, где упоминается даже не «салтан», а «султан». Следовательно, «Хожение» не могло дать материал для автора Слова, изданного уже в 1800 г. (Rahbek-Schmidt К. Soziale Terminologie in russischen Texten des fruhen Mittelalters. Kopenhagen, 1964. S. 463). Но к «Хожению» составителю Слова обращаться не было надобности. «Султан» известен был уже В. Н. Татищеву, а в форме «салтан» он встречается в фольклоре (Илья Муромец / Подгот. текстов, статья и коммент. А. М. Астаховой. М.; Л., 1958. С. 286). Вспомним, кстати, и царя Салтана у А. С. Пушкина.] Конечно, султаны в Малой Азии правили еще в XII в.[Список Моления Даниила Заточника ГБЛ, собр. Ундольского, № 195 (XVI в.) упоминает «поганых салтанов» (Слово Даниила Заточника. Л., 1932. С. 70; ср.: Воронин H. Н. Даниил Заточник// Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967. С. 100–101; Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 149). Но возводить этот текст к XII–XIII вв. достаточных оснований нет.] Если взять одно только упоминание о «салтане» в Слове о полку Игореве, то можно допустить, что до русского певца, жившего в конце XII в.,[Существуют различные гипотезы о «салтанах» XII в. Так, Н. Я. Аристов писал: «Салтанами назывались ханы половецкие, которые и дали свое имя Салтовскому городищу на Дону» (Аристов Н. Я. О земле Половецкой // Известия Историко- филологического ин-та князя Безбородко в Нежине за 1877 г. Киев, 1877. С. 219). «Soltan» в значении «rex», «princeps» знает Codex Cumanicus (Codex Cumanicus. Budapest, 1880. P. 104. Ср.: Дашкевич H. Новости иностранной литературы по русской истории//Университетские известия. Киев. 1882. № 4. С. 150).] долетела молва, скажем, о подвигах султана Саладина, и он представил князя Ярослава Осмомысла стреляющим со своего «злата стола» этого или какого-либо другого «салтана».[Д. С. Лихачев допускает даже, что, по представлению автора Слова о полку Игореве, Ярослав посылает свои войска в помощь крестоносцам против султана Саладина. Он считает, что «стрелять» можно было, только посылая войско (Лихачев. Слово-1955. С. 78). Ни о какой посылке русских войск в Палестину сведений не сохранилось. К тому же Второй крестовый поход (1147–1149 гг.) происходил до вступления Ярослава на княжеский престол, а Третий (1189–1192 гг.) начался уже после его смерти. Вряд ли можно за художественным образом «стреляющего в салтана» князя видеть какое-либо конкретное содержание. Трактовка Д. С. Лихачева кажется «не слишком убедительной» и специалистам по истории крестовых походов (см.: Заборов М. А. Известия русских современников о крестовых походах//ВВ. М., 1971. Т. 31. С. 85).] Но если мы будем считать наш тезис о более позднем происхождении Слова сравнительно с Задонщиной доказанным и если мы вспомним позднее появление в русских источниках «салтана» XV в., то тогда у нас будет достаточно оснований для того, чтобы счесть «салтана», упоминаемого в Слове, анахронизмом.[Реплика о «салтане» могла быть вызвана рассказом В. Н. Татищева. Сообщая о деятельности Ярослава Галицкого под 1188 г., В. Н. Татищев прибавляет, что в это время «Иерусалим град взят бысть… Того же дня, сказуют, и в Галиче тьма была». В примечании он писал, что Иерусалим «взят Саладином султаном египетским» (Татищев. История Российская. Кн. 3. С. 279, 499; ср.: Т. 3. С. 143, 253). Вообще рассказ Татищева о Ярославе имеет ряд сходных мотивов со Словом. Так, историк пишет, что князь «по Дунаю грады укрепил». Он вкладывает в уста князя благочестивое рассуждение о том, что Ярослав «многие пороки… имел» (Там же. Кн. 3. С. 280, 281; ср.: Т. 3. С. 143, ср. также: Рыбаков. Русские летописцы. С. 510), что вполне соответствует прозвищу «Осмомысл» — «Грешник». Недавно Р. О. Якобсон вслед за Ф. Покровским сравнил восемь забот князя Ярослава по Слову с восьмью совершенно иными грехами князя по В. Н. Татищеву. Отсюда он сделал вывод, что у Татищева была какая-то редакция Ипатьевской летописи, близкая к той летописи, которая нашла отражение в Слове. Эту редакцию он видит в упомянутом Татищевым «Раскольничьем летописце» (Jakobson R. Retrospect // Jakobson. Selected Writings. P. 671). По О. Сулейменову, «Осмомысл» («восьмигранный») — калька с тюркского «Серпз кырлы», сделанная переписчиком Слова (Сулейменов О. Аз и я. С. 57). См. также: Словарь-справочник. Л., 1973. Вып. 4. С. 38–39.]

Неверно представляет себе автор Слова и территорию, на которую распространялась власть галицкого князя Ярослава Осмомысла. Он якобы «затворивъ Дунаю ворота (в Задонщине: «замкни Оки реки ворота». — А. 5.)… суды рядя до Дуная». Но в середине XII — начале XIII в. пределы Галицкой земли достигали только притока Днестра р. Ушицы, т. е. были очень далеки от Дуная.[Насонов. «Русская земля». С.