«летописца Игоря».[Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 70–77.] Общее же его положение нечетко: «Только в случае бесспорной доказанности того, что статья 1185 г. не отражала современной записи, рассуждение о зависимости текста „Слова“ от летописи может иметь отношение к вопросу о времени его создания». [Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 77.] Но почему же? Рассказ летописи может быть современным событиям, может представлять собою позднейшую обработку сведений очевидцев и т. п. В любом случае он может быть (и не быть) источником Игоревой песни. Т. е. кроме вопроса о современности самой записи важно знать, в каком виде этой записью мог воспользоваться предполагаемый автор Слова (непосредственно или в составе позднейшей летописи).

Конечно, если взять запись 1185 г. изолированно от других, то все переходы от одного источника к другому можно было бы объяснить особенностями летописной манеры изложения рассказов очевидцев. Однако так как наличие трех источников установлено не только для 1185 г., но и для других записей 70—80 -х гг. XII в., то и в данном конкретном случае переходы от описания деятельности Игоря к рассказу о Святославе, а затем о Владимире Глебовиче следует объяснить сменой источников, находившихся в распоряжении сводчика.

Объединение трех названных летописей произошло, как показали исследования А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова, в 1200 г.[Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938. С. 69–74; Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. С. 47–51. О трех источниках рассказа 1185 г. см.: Добрушкин E. М. Летописные рассказы о походе русских князей на половцев 1185 г.// Учен. зап. Казанск. гос. пед. ин-га. 1969. Вып. 71; Вопросы историографии и источниковедения. Т. 4. С. 261–271. Б. А. Рыбаков летописную повесть о походе князя Игоря 1185 г. связывает с кругами, близкими ко князю Рюрику Ростиславичу, датируя ее 1188–1192 гг. (Рыбаков Б. А. Киевская летописная повесть о походе Игоря в 1185 г.//ТОДРЛ. Л., 1969. Т. 24. С. 58–63), позднее он говорит уже о своде 1190 г. (Рыбаков. Русские летописцы. С. 182).] Поэтому Слово о полку Игореве не могло возникнуть раньше начала XIII в.[В летописном рассказе 1185 г. Игорь назван «сватом» Кончака. Поэтому А. И. Лященко предполагал, что вопрос о браке Владимира с Кончаковною был решен еще до похода Игоря 1185 г., именно поэтому в летописи Игорь называется сватом Кончака (Лященко А. И. Этюды о «Слове о полку Игореве». С. 140; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л.: 1947. С. 191; Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М., 1960. С. 220). Но допустить, чтобы подобное сватовство имело место в 1180–1182 гг., т. е. до 1183 г. (когда Игорь с Кончаком стали врагами), в той же мере возможно, сколь логично предположение, что рассказ 1185 г. был просто написан или отредактирован уже после 1187 г., т. е. после женитьбы Владимира.] Кстати, сравнение Слова с композицией рассказа 1185 г. Ипатьевской летописи показывает, что нет никакой необходимости производить в начале Слова (речь идет о тексте «О Бояне, соловию… а князю слав?»)[Гудзий Н. К. О перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве»//Слово. Сб.-1950. С. 249–254; Рыбаков. «Слово» и современники. С. 37–38.] какую-либо перестановку. В Слове обращение Игоря к дружине после затмения солнца (фрагменты № 2, 3), как и в Ипатьевской летописи, предваряет рассказ об ожидании «мила брата Всеволода» (фрагменты № 5, 6), а не следует за ним, как получилось бы, если принять перестановку А. И. Соболевского, Н. К. Гудзия и Б. А. Рыбакова. Непоследовательность изложения в Слове объясняется лирическими отступлениями автора (фрагмент № 4).[Этим интересным соображением поделился со мной в устной беседе А. С. Орешников.]

Автор Слова старался держаться близко к тексту своего источника не только при описании похода 1185 г., но и в характеристиках исторических событий и лиц, которых ему приходилось касаться. Если бы он отходил от своих источников, измышлял факты и создавал новые художественные образы, то исследователь находился бы в затруднительном положении: нужно было бы установить, являлись ли эти индивидуальные черты произведения отзвуком не дошедших до нас памятников, сведений очевидцев или они появились как плод художественного вымысла. Точное следование известным нам источникам, отсутствие в Слове каких- либо новых фактов показывает, что его автор — писатель, не являвшийся современником тех событий, которые он изображал. Все расхождения его с Ипатьевской (и Кенигсбергской) летописью объясняются или ошибочным толкованием летописного материала, или художественным обобщением образов и событий в Слове.

В 1948 г. А. В. Соловьев, а в 1950 г. Д. С. Лихачев выступили с большими статьями, в которых показали широкий исторический и политический кругозор автора Слова о полку Игореве.[Соловьев. Политический кругозор. С. 71 —103; Лихачев. Исторический и политический кругозор. С. 5—52.] Оба исследователя привлекли значительный материал, почерпнутый в первую очередь из русских летописей, чтобы доказать осведомленность автора Слова в событиях как истории Руси X–XI вв., так и перипетиях междукняжеских отношений конца XII в. Однако эти исследователи не ставили перед собой задачи определить, мог ли этим комплексом сведений располагать современник похода Игоря 1185 г. или лицо, писавшее одно или даже несколько столетий спустя. Посмотрим, что отвечает Слово о полку Игореве на этот вопрос.

Вот перед нами герои событий 80-х гг. XII в. Наряду с князем Игорем Святославичем Новгород- Северским в Слове выступает его супруга Ярославна. Имени княгини Игорева песнь не знает. Под 1183 г. в Ипатьевской летописи автор Слова мог прочитать, что шурином князя Игоря был Владимир Ярославич Галицкий.[ «Володимеръ Ярославичь Галичьский, шюринъ Игоревъ» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 633).] Из летописи, следовательно, он мог заключить, что отчество супруги князя Игоря — Ярославна. Без имени она осталась, очевидно, потому, что в Ипатьевской летописи (как, впрочем, и в других источниках) о ней не упоминалось вообще. В форме «Ярославна» нельзя увидеть и особого подчеркивания достоинств Ярослава «Осмомысла» (т. е. «Грешника»). Замужних княгинь летописцы XII–XIII вв. иногда называли по имени мужа («Глебовая Дюргевича», «княгыни Святополчая», «княгиня Святослава Ольговича», «Глебовая Рязаньская», «княгини Всеволожая», «княгини великая Романовая»),[ПСРЛ. т. 2. Стб. 289 (1125 г.), 468 (1154 г.), 525 (1166 г.), 612 (1179 г.), 726 (1208 г.). Поэтому Д. С. Лихачев ошибается, когда говорит: «Утверждение, что летописец XII–XIII вв. называл иногда княгинь по имени мужа, а не по имени отца, лишено оснований» (Обсуждение одной концепции. С. 127).] но не по имени отца. По отцу назывались княжны, как правило, только при выдаче замуж.[Под 1106 г. «поя Володимеръ за Гергия Епиопину дщерь… а Олег поя Акаепиду дшерь» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 259). Под 1112 г. «ведоша Володимерьну Офимью въ Угры за короля» (Там же. Стб. 273). Под 1122 г. «ведена Мьстиславна въ Гр?кы за царь», «привезоша из Новагорода Мьстиславу жену другую Дмитровну Завидову внуку» (Там же. Стб. 286). Под 1156 г. «повел? Дюрги Мьстиславу… женитися Петровною Михалковича» (Там же. Стб. 482). Под 1187 г. «приде… с Коньчаковною и створи свадбу» (Там же. Стб. 659). Тот же смысл и в рассказе 1179 г., когда «приведе Святославъ за Всеволода… жену из Ляховъ Казим?рну» (Там же. Стб. 612).]

Только в исключительных случаях упоминается имя отца умершей княгини. Так, в южнорусском источнике Московского свода конца XV в. под 1166 г. говорилось: «умре Андр?евна за Олгомъ Святославичем: он же другую поятъ Ростиславлю дщерь Мъстиславича».[ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25. С. 74. В Ипатьевской летописи под 1167 г. только: «умре Андр?евна за Олгомъ за Святославичем» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 527).] Здесь надо было подчеркнуть происхождение умершей княгини в связи с тем, что князь Олег вступил сразу же во второй брак. Под 1158 г. упоминается даже княгиня «Ярославна» («преставися Софья Ярославна, Ростиславляя Глебовича»).[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 491. Сведение 1202 г. о смерти Ефросинии Борисовны («преставися… Борисовна») неясно (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 417). Но похоронена она со своим отцом.] Но в данном случае указывалось также и имя княгини, и то, что она была супругой князя Ростислава. Это случаи исключительные. Общий принцип оставался нерушим: княжны назывались по имени отца, княгини — по имени мужа. Поэтому, назвав жену Игоря «Ярославной», автор Слова хотел сохранить летописную форму наименования, но погрешил против самого существа древнерусской традиции: по имени отца замужние женщины, как правило, не назывались.

В Слове по отчеству названа и «хоть» (возлюбленная) князя Всеволода «Глебовна», отец которой вовсе ничем выдающимся себя не проявил. Никаких сведений о ней в источниках не сохранилось. Но зато Ефимья «Глебовна», невеста «царевича», появляется в Ипатьевской летописи под 1194 г.[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 680. Заметим, что во всех случаях, когда упоминалась замужняя княгиня по имени отца, речь шла о ее смерти. Без каких-либо доказательств А. Г. Кузьмин считает, что «в именовании по отчеству ощущается хоть какое-то признание самостоятельности личности женщины. В наименованиях же „Глебовая“, „Святополчая“, „Романовая“ звучит указание на принадлежность» (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 78).]