грамматика русского языка. С. 431; Борковский В. И. Синтаксис древнерусских грамот. Львов, 1949. С. 362.]

В Слове последовательно отсутствует связка «есть» при перфекте в 3-м лице, но дважды сохранена во 2-м лице («пробилъ еси… лелеялъ еси»). Оба случая находятся в одном фрагменте, причем первый восходит, на наш взгляд, непосредственно к Задонщине. Связку «еси» при отсутствии связки «есть» знает Мелетий Смотрицкий.[Смотрицкий. Грамматика, л. 252.]

Среди ошибочных форм в Слове О. В. Творогов отмечает «пардуже» вместо «пардуше».[Слово-1967. С. 502. Ср.: Фасмер. Этимологический словарь. Т. 3. С. 206.]

Интересно упоминание настоящего исторического несовершенного вида. Исследователи считают, что «если среди памятников повествовательного характера XII–XIV вв. очень трудно найти произведения, содержащие н<астоящее> и<сторическое>, но таких произведений становится больше в XV– XVI вв. и еще больше в XVII–XVIII вв.». Однако в Слове «н. и. составляет больше трети всех временных форм в повествовательных частях». Много этих форм и в списке К-Б Задонщины.[Бондарко А. В. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов в языке русских памятников XV– XVII вв.//Учен. зап. ЛГПИ. Л., 1958. Т. 173. С. 69.] Это обстоятельство также не свидетельствует в пользу древности Игоревой песни, а скорее говорит о ее позднем происхождении.

Подводя итоги разбора морфологии Слова о полку Игореве, можно убедиться, что Ф. П. Филин ошибается, обнаруживая в нем «органическое совпадение его грамматических норм с хорошо известными нам нормами древнерусского языка раннего времени». На самом же деле эти нормы совпадают с нормами позднего церковнославянского языка, да и то с массой отклонений. Игорева песнь вполне укладывается в состав тех книг, написанных на позднем церковно-славянском языке, в которых, по словам Ф. П. Филина, было «много ошибок, отступлений от древних норм».[Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 171.]

Не свидетельствует о древности Слова и его синтаксис.[См. также: Тарпанов 3. К. Синтаксис «Слова»//Энциклопедия. Т. 4. С. 293–296.]

Изучая Слово о полку Игореве, М. Петерсон установил, что синтаксис этого памятника — это синтаксис «литературного языка, имеющего за собой довольно длительную историю, которая еще не исследована. Особенно ясно об этом свидетельствует сложность строения предложений». Синтаксис Слова и летописи, считает М. Петерсон, в «некоторых отношениях представляют разные стадии развития». Сравнительно с синтаксисом крестьянского языка он «носит черты большей искусственности».[Петерсон М. Синтаксис «Слова о полку Игореве»//Slavia. 1937. Roc. XIV. Ses. 4. S. 592.] Исчезнувший сравнительно рано в письменных памятниках генитив при глаголе, обозначающем оттачивание (ср. в Слове «поостри сердца своего»), по наблюдению Р. О. Якобсона, отлично сохранился в великорусских и украинских говорах.[La Geste. P. 267. В списке И1 Задонщины встречается винительный падеж: князья Дмитрий и Владимир «поостриша сердца своя». Трудно сказать, как читался данный текст в списке, которым пользовался автор Слова. Возможно, при глаголе «поостри» (так в наиболее близком к Слову списке С) стояло «сердце» (так И1, У). Эту же форму знает «Грамматика» Смотрицкого (см. главу И).]

Некоторые особенности синтаксиса Слова, отсутствующие в современном русском языке, как показал Р. О. Якобсон, имеют аналогию также в польском языке.[La Geste. P. 265–267.] Так, сказуемое в отрицательной форме («не л?по… бяшеть начати») требует родительного падежа для зависимого от него слова («пов?стий»), управляемого инфинитивом («начяти»).

Еще С. П. Обнорский отметил, что в Слове с собирательным «дружина» как подлежащим глагол- сказуемое согласуется во множественном числе («дружина рыкаютъ»).[Обнорский. Очерки. С. 164.] Ту же норму синтаксических явлений находим и в Ипатьевской летописи как раз в рассказе 1185 г. («рекоша дружина», ср. «погнаша дружина» под 1156 г. и др.). Слово «дружина» принадлежит к числу тех, которые в летописном повествовании встречаются довольно часто. Поэтому с согласованием этого слова с глаголом- сказуемым автор Песни был хорошо знаком по летописному источнику.

«Позднейшая стадия развития русского языка», по мнению С. П. Обнорского, обнаруживается в Слове в том, что «прямой объект от одушевленных имен существительных в единственном числе выдержанно выражается в памятнике не винительным, а родительным падежом» (например, «Бориса Вячеславича»). [Обнорский. Очерки. С. 164.] Общее значительное преобладание членных форм прилагательных (106 слов) над образованиями нечленными (41 слово), употребление членных форм в тех случаях, где следовало бы ожидать нечленных, — все это также говорит о поздних элементах синтаксиса Слова.[Обнорский. Очерки. С. 170.]

В работе по значению функций союза «а» в древнерусском языке И. А. Попова пришла к выводу, что в Слове о полку Игореве можно обнаружить довольно стройную систему значения этого союза «с одной стороны, очень близкую к современной, с другой — отражающую глубокую древность».[Попова И. А. Значение и функции союза «а» в древнерусском языке. Рукопись канд. дис. С.170] Автор отметила скупость употребления этого союза. Если, например, в Хождении Афанасия Никитина союз «а» встречается 437 раз в тексте из 31 700 печатных знаков, а в «хождениях» Даниила и Антония на некоторых страницах «а» составляло более 10 % всех слов, то в Слове из 14 200 печатных знаков оно встречается всего 58 раз. Это, продолжает И. А. Попова, свидетельствует о наличии определенной литературной выучки и литературной книжной традиции, питавшей язык автора Слова. «Краткость, — пишет она, — простота синтаксических конструкций „Слова“ местами почти пушкинская. Это говорит не только об исключительном поэтическом даре автора, но и причастности его к существовавшей в его время литературной традиции».[Попова И. А. Значение и функции союза «а» в древнерусском языке. Рукопись канд. дис. C.120] Но если простота синтаксических конструкций в Слове местами почти пушкинская, а автор причастен к существовавшей в его время литературной традиции, то вряд ли можно эту традицию относить далеко за пределы времени, когда жил А. С. Пушкин.[учтем при этом, что некоторые из архаических конструкций Слова с «а» навеяны были Задонщиной («а любо испити шеломом Дону») или появились в результате стилизации.]

Недавно сравнительное рассмотрение некоторых особенностей грамматического строя Слова о полку Игореве и Задонщины стало темой специального исследования А. Н. Котляренко.[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 127–196.] В ходе его автор пришел к двум основным выводам: 1) Задонщина не была источником некоторых явлений в морфологии и синтаксисе Слова о полку Игореве»; 2) Задонщина «возникла не без влияния Слова о полку Игореве» и отразила грамматический строй, характерный для русского языка конца XIV в., тогда как Слово о полку Игореве является «памятником старшей поры древнерусской письменности».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 128, 196 и др.]

Первый вывод в самой общей форме у нас не вызывает сомнений, хотя бесспорно также и то, что в обоих памятниках есть и сходные черты морфологии и синтаксиса. Однако грамматический строй Слова взят не из Задонщины, а основан на нормах позднего церковнославянского языка, известных «Грамматике» Мелетия Смотрицкого.[Удивительно, что Ф. П. Филин вслед за А. Н. Котляренко продолжает в споре со мной говорить, что Слово не может быть поздним памятником, так как его грамматическая система древнее, чем Задонщины (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 169–170), тогда как я писал о нормах Мелетия Смотрицкого, которыми руководствовался автор Слова (Зимин А. Когда было написано «Слово»?//ВЛ. 1967. № 3. С. 146).]

Сложнее обстоит дело со вторым выводом. Он нам представляется недоказанным в силу того, что методика исследования А. Н. Котляренко вызывает самые решительные возражения. В основу изучения грамматического строя Задонщины А. Н. Котляренко положил список Ундольского середины XVII в., который, по его мнению, «ближе всего к оригиналу».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 130.] Уже этот тезис не может быть принят, ибо в морфологии и синтаксисе списка Ундольского языковые явления XVII в. отразились не в меньшей степени, если не в большей, чем черты конца XIV–XV в. Удивительно и то, что А. Н. Котляренко ни одним словом не обмолвился об исследовании Л. Матейки, который в результате сравнительного анализа синтаксических явлений в Задонщине пришел к выводу, что список Ундольского через не дошедшие до нас тексты восходит к протографу списка К-Б.[Matejka L. Comparative analysis of Syntactic Construction in the Zadonscina // American Contributions to the Fifth International Congress of Slavists. Sofia, 1963. The Hague, 1963. P. 383–402.] Никакой истории текста и грамматических особенностей списков Задонщины в работе А. Н. Котляренко мы не найдем, а отождествление списка У с архетипом Задонщины приводит и его к серьезным заблуждениям. Так, А. Н. Котляренко подчеркивает, что если в Слове перфект встречается редко (11 % всех форм прошедшего времени), то в Задонщине «увеличивается употребление форм перфекта до 40 % общего количества форм прошедшего времени».[Котляренко. Сравнительный