– Боже мой, ты бы видел, что творится у нас в городе! Такое впечатление, что ты попал в Майами-Бич, по всему городу какие-то провода, телекамеры с прямым выходом в Интернет, двадцать четыре часа в сутки. Компания, которая все это устроила, выпустила акции, их тут же расхватали, и она купила «Барби Q», а папаше моему предложили открыть суши-бар, прямо на том месте, где раньше был унисекс! Если дело выгорит, я вернусь домой и буду в этом баре менеджером – представляешь?

Я вижу, как единички капают с моей карты, словно кетчуп с местной мухи.

– Тей, я звоню из автомата…

На том конце провода в трубку врываются ритмичная музыка и людские голоса. Слышен все тот же мужской голос, потом Тейлор огрызается ему в ответ, на повышенных тонах: «Я имею право поговорить с собственной подругой? Между прочим, по межгороду – понятно?» Дверь с грохотом захлопывается. Она резко выдыхает, как если бы вздохнула, только наоборот.

– Ты прости, я, понимаешь, в последнее время сама не своя.

– Черт, я не хотел…

– Тебе нужны деньги, так? У меня, типа, есть шесть сотен, отложила себе на каникулы.

– Очень было бы кстати, а то, понимаешь, полный пиздец.

Она сопит в трубку, потом говорит, тоном ниже:

– Ты перешел со мной на мат, убийца?

Мои новые штаны из полиэстера чуть не лопаются от счастья.

– Но, слушай, а куда же мне их перевести? У тебя есть какой-нибудь адрес? А что, если они, типа, – ну, сам понимаешь…

– Черт, ты права.

– Верн, позвони мне из какого-нибудь места поприличней, ну, из города, из солидного отеля, и я вышлю чек, через «Вестерн юнион».

Я кладу трубку, и в ушах у меня звенит песнь судьбы – ее судьбы. Да на шестьсот долларов тут, наверное, можно будет купить этот ёбаный домик на пляже. Просто душа поет. Мне уже все по фигу, и я звоню Пам. Трубку на том конце берут сразу. Я стою, бью мух и жду, пока она донесет до уха свою тонну жира с утопленной в ней трубкой.

– Ал-ло?

– Пам, это Верн…

– О господи! Верни? Мы тут просто с ума посходили, ты где?

На заднем плане я отслеживаю матушкин голос. Сразу следовало догадаться, должно быть, сидят сейчас и доедают девятимиллионный по счету буррито. Матушкино хныканье становится ближе, но Пам ее отгоняет.

– Ты там хорошо питаешься? Только не говори мне, что тебе нечего есть, только не это, о боже ты мой…

Матушке удается выхватить у нее трубку.

– Вернон, это мама.

И она с места в карьер срывается в неудержимый рев. На глаза у меня наворачиваются слезы, которые она тут же вбирает в себя и переходит к полноценной – с ручьями слез – истерике. Я стою и поджариваюсь изнутри, как ёбнутый кролик в микроволновке.

– Ма, прости меня, пожалуйста.

– Знаешь, Верн, полицейские говорят, что будет лучше, если ты просто вернешься домой.

– Это вряд ли.

– Но все эти загубленные человеческие жизни, Вернон; и вообще – ты где? Мы знаем, что сегодня утром тебя видели неподалеку от Маршалла…

– Ма, я никого не убивал и в бега пустился не из-за этого. Я просто пытаюсь доказать, что ни в чем не виноват, понимаешь? Я, может быть, уеду в ближайшее же время в Канаду, или в Суринам, или еще куда-нибудь.

Ни хуя себе, сказал, как в воду перднул. В ситуациях, когда им предлагается возможность выбора, матери автоматически находят нужное слово.

– Да, Вернон, в Мексику? Господи, мальчик мой, речь идет о Мексике?

– Я говорил про Канаду или Суринам, ма.

– Но разве ты сам не понимаешь: чем дольше ты будешь пропадать, тем серьезнее все будет складываться для тебя здесь, дома. Разве ты этого не понимаешь? Вернон? Мистер Абдини говорит, что ты можешь рассчитывать на профессиональную адвокатскую поддержку, он тут перевернул все вверх дном, нашел какие-то зацепки, и все такое, а когда вернется Лалито, мы смогли бы опять зажить нормальной семейной жизнью, как в былые времена.

– Ты что, до сих пор ждешь Лалли?..

– Но ведь эта старушка из приюта больше сюда не звонила, так почему бы и нет? Вернон? Это любовь, женщины чувствуют такие вещи.

– Ма, когда ты в последний раз говорила с Лалли?