что сама Эстер никогда в жизни не храпела. Она быстро встала, подошла к кровати и легонько толкнула Уильяма в плечо. Больше она не просыпалась до самого утра.

С первыми лучами восходящего солнца Эстер снова была на ногах. Принесла Уильяму завтрак на подносе, потом сбегала в кладовку и вернулась с полными авоськами провизии, чтоб хватило на целый день. Уильям снова накинулся на еду так, будто забыл, что всего несколько часов назад он уже опустошил половину кладовой. Эстер присела на краешек кровати рядом с ним.

— Я сейчас поеду в город. Посмотрим, что смогу сделать. Тебе принести какие-нибудь книги? Почитаешь? А то ведь целый день взаперти сидеть.

— Лучше газеты, старые какие-нибудь. Я жил как на далеком острове, совершенно не знаю, что происходило в Англии, пока меня не было.

В мастерской как раз лежали огромные кипы старых газет. Эстер принесла ему целую стопку и засобиралась в дорогу. Перед самым уходом она еще раз предупредила Уильяма, чтобы не шелестел бумагой, если услышит шаги на лестнице. Щелкнул в замке ключ, и Уильям остался один. Эстер спустилась в кухню и собрала слуг.

— Я хочу, чтобы до моего прихода никто не входил в мою комнату. На столе разложены эскизы, я не хочу, чтобы их трогали.

Эстер была уверена, что слуги ее не ослушаются и ничего не заподозрят, потому что она уже не раз запрещала им заходить в свою спальню по той же самой причине. В город она поехала одна, сама взяла в руки вожжи. Она часто, удовольствия ради, сама правила лошадьми, но сейчас ей просто не хотелось, чтобы хоть одна живая душа узнала, куда она едет.

Уильяму казалось, что время тянется ужасно медленно. Он просмотрел газеты, помассажировал ногу, надеясь, что скоро разработает ее до такой степени, что будет ходить с тростью вместо костыля. Эстер все не было. Уильям подошел к окну, сел на подоконник и долго любовался яркой зеленью полей, раскинувшихся за конюшней до самого горизонта. Это была та самая старая конюшня. Как-то в детстве он полетел с крыши и точно сломал бы себе шею, если бы не отец… Там, за океаном, порой охватывала такая тоска по дому, что Уильям часами сидел неподвижно, все вспоминал и вспоминал. Он много думал об этом злополучном дне. Теперь Уильям был почти уверен, что именно с того дня болезнь отца обострилась, и что он был тому причиной. Если б он тогда не дернул эту чертову веревку… Интересно, мать тоже так думает? Этого Уильям не знал, но хорошо помнил, как вспылила Эстер, когда пришлось пристрелить лошадь, и с тех пор мать относилась к Уильяму иначе, не так, как раньше. А если она все знала и лишь усилием воли подавила в себе возмущение? И никаких обвинений, ни слова… Если знала, то все, что она сейчас для него делает, становится еще более значимым и важным. Значит, она, наконец, простила его!

Уильям долго сидел на подоконнике… мысли вихрем проносились в его голове…

Часа в четыре пополудни он увидел Сару. Она, должно быть, вышла откуда-то из-за дома, потому-то он ее не сразу заметил. Сара медленно шла через лужайку к сводчатому проходу в старой стене сада. Проход сделали специально, чтобы не надо было обходить, когда идешь в мастерскую в соседнем доме, подумал Уильям. Сара была так близко, что через полуоткрытое окно было слышно, как она тихонько напевает какую-то песенку без мелодии, без ритма — совсем как ребенок. Она, казалось, ничего не замечает вокруг, идет себе, погруженная в свой собственный далекий и непонятный мир, скользит вокруг отсутствующим взглядом… Вот подхватила полы юбки… Уильям едва не окликнул ее, но вовремя спохватился. Он пожирал ее взглядом, следил за каждым движением. Та же фигурка, овеянная дымкой его грез, та же легкая походка, та же девственность, ускользающая от определения, но понятная взору. Может, в этом и заключался секрет ее обаяния? Уильям не знал. Он просто чувствовал, как бешено колотится сердце, как клокочет кровь в жилах. Ни одна женщина на земле не имела над ним такой власти. Все эти годы, проведенные в разлуке, воспоминания о ней оставались неприкосновенными в его душе. Только сейчас Уильям вдруг понял отчетливо и ясно, что он ее любит и никогда не переставал любить. Он столько мечтал о ней там, за океаном, и вот она перед ним — все такая же неразгаданная, такая же непредсказуемая. Кто знает, окликни он ее сейчас, подарит ли она ему упоительные минуты счастья, или обречет на жесточайшие муки. Да, теперь в этом нет сомнений: он любит ее!

Уильям надеялся, что она пойдет назад той же дорогой. Сгорая от нетерпения, он ждал ее. Сара так и не вернулась… Уильям все еще сидел у окна, когда Эстер приехала из города. Она привезла для него добрые вести.

— Я все рассказала Ричарду, и он согласился тебе помочь. Так вот, у него в мастерской работал по найму некий господин Глазбрук. У Ричарда он скопил достаточно денег и теперь уехал в Честер, откуда сам родом. В этом городе он открывает свою ювелирную мастерскую, которая будет специализироваться на изготовлении изделий из золота. Ричард даст тебе письмо для господина Глазбрука и рекомендации. Объяснит ему, что тебя силком забрали в армию, и что он хочет тебе помочь, а в его мастерской свободных мест нет. Ричард оказывал господину Глазбруку кое-какие услуги, помог обустроиться в Честере, поэтому тут проблем, видимо, не будет. Походишь у него в подмастерьях, закончишь обучение, а там видно будет. Что еще… Летисия ничего об этом не узнает. Я взяла с Ричарда слово. Понятно?

Уильям, восхищенный тем, как она быстро и ловко все устроила, поблагодарил ее от всего сердца и, чуть помедлив, спросил:

— А как я доберусь до Честера?

— Я сама тебя завтра отвезу. Разбужу затемно. Проберешься в конюшню и сиди там, как мышь, понял? Я приду чуть попозже и запрягу лошадь. Вот я тебе здесь купила пастушью шляпу с широкими полями, ты потом ее надвинешь на лоб, чтобы лица не было видно. Никто не узнает, если ты, конечно, не выкинешь что-нибудь. А так, даже и не спросит никто, мы часто подвозим соседей. Да, и вот еще что, я положила деньги в банк на твой счет, так что пока ходишь в подмастерьях, тебе на жизнь хватит. Ричард к твоему приезду уже подготовит рекомендательное письмо, возьмешь его и сразу на почтовый дилижанс до Честера. Вот так!

Утром все произошло, как она и задумала, но когда она заводила лошадь в оглобли, под аркой конюшни внезапно появилась тень. Это был Джосс. Он подошел к матери и удивленно спросил:

— Что ты тут делаешь в такую рань?

Эстер спохватилась, совсем вылетело из головы, что Джосс тоже собирался в город! Она так и не нашлась, что ответить.

— Она здесь из-за меня, Джосс, — донесся откуда-то из темноты мужской голос. — Снова судьба нас разлучает, я уезжаю, так уж, видимо, на роду мне написано.

Джосс пригляделся и удивленно всплеснул руками:

— Вилл! Ради всего святого! Ты?

Братья радостно обнялись. Позже, когда злой рок навис над их домом, Эстер благодарила небо за то, что оно послало им Джосса в то утро. Эстер коротко ему все объяснила, и Джосс вызвался отвезти Уильяма в город. Джоссу можно было доверять — не проговорится, к тому же Эстер хотела, чтобы братья хоть немного побыли вместе.

— Обещаю, тебе не придется краснеть за меня, — сказал ей на прощание Уильям. Опираясь на руку Джосса, он влез в бричку, сунул костыль подальше и поглубже надвинул шляпу, залихватски скосив ее набекрень. Однако Эстер заметила, что, когда он махнул ей рукой, в его глазах погасли озорные искорки, и улыбка была простой и серьезной.

Она постояла в конюшне, глядя им вслед. На дорогу выходить было нельзя. Вместо этого Эстер резким движением сорвала с головы соломенную шляпку и решительным шагом направилась в мастерскую, на ходу засучивая рукава. Начинался обычный рабочий день. Там, на ее рабочем столе, уже лежала заготовка будущих серебряных щипчиков для снятия нагара. Скорее в мастерскую. В трудную минуту только в работе Эстер находила забвение.

За столом в мастерской сидит Эстер. Она делает эскизы. В окно заглядывает жидкое февральское солнце. Его слабые лучи бледными квадратиками ложатся на шуршащие листы бумаги и тускло