затянется?

— Тут нет ничего удивительного, если твои предположения относительно их чувств имеют под собой почву.

— Ты знаешь, что интересно, ведь и ее к Питеру словно магнитом притягивает. Я тебе уже говорила об этом. За их враждой стоит нечто большее, какие-то незримые узы связывают их друг с другом. Энн- Олимпия, может, и сама не отдает себе в этом отчета, но она постоянно ищет его внимания, добивается его одобрения, хоть и делает вид, что ей это безразлично. Меня несколько смущает ее отношение к мужу. Она просто закрывает глаза на частые отлучки Джонатана. Такое впечатление, что ей все равно, чем он занимается в Лондоне.

Джеймс тактично промолчал. Всему городу было хорошо известно, что у Джонатана роман с замужней женщиной из высших кругов общества. Поговаривают также, что до нее у Джонатана тоже кто-то был. Что же, молодой человек обаятелен и при деньгах, грех не иметь успеха у женщин. Эстер, словно прочитав его мысли, подалась вперед и бесцеремонно щелкнула Джеймса по руке сложенным веером.

— Ты что-то приумолк. Думаешь, что я не знаю о его любовницах? Как бы не так! У меня тоже есть уши. Так что не стесняйся! Джеймс, мы ведь старые друзья. Если хочешь начистоту, то я вот что скажу. Нам с тобой остается только сожалеть о том, что Энн-Олимпия выбрала не того брата, а Питер поторопился со своей второй женитьбой. Если бы он хоть немного повременил, то все, может быть, сложилось бы иначе.

— Да, я полностью с тобой согласен, но тогда он был еще молодой — ветер в голове.

— Молодежь не очень-то прислушивается к советам старших, к тому же Бэйтмены все упрямые.

— И Энн у тебя такая же?

Эстер никогда не могла себе простить, что в горячке спора проговорилась, намекнула Энн на то, что догадывается о Мэтью Гранде. И как это ее угораздило? А Энн сразу смутилась, значит, Эстер попала в точку. Как глупо все получилось! После этого случая их дружба дала трещину, что-то сломалось в их отношениях, исчезла та невидимая ниточка, которая связывала их, несмотря на расстояние между Банхилл Роу и Йорком. Как просто все разрушить! Одна неосторожная фраза, и между двумя родными друг другу людьми вдруг возникает непреодолимая стена. Если бы Энн родила, то внук, пожалуй, примирил бы их. Но Дик с Энн, кажется, даже не думают обзаводиться детьми, точно так же как Питер с Сарой.

— А как Джосс? Работает?

Голос Джеймса вывел Эстер из задумчивости.

— Джосс? Ах да, Джосс уже работает. Ему что-то нездоровилось. Он даже не мог определить, что его беспокоит. За несколько дней он здорово похудел, осунулся, но сейчас ему вроде немного лучше.

— Ну, слава Богу. Об Уильяме ничего не слышно? Наши колонии в Америке сейчас штормит, они все же взялись за оружие.

— Писем не было. С войны хороших вестей не жди. Одно утешает: раз ничего нет, значит, жив.

— Ты права. Если бы что случилось, то военные власти уведомили бы.

Джеймс заметил, что Эстер вдруг зябко поежилась и обхватила плечи руками.

— Дорогая, тебе холодно?

Она слабо улыбнулась.

— Да нет, что ты. Просто вдруг стало не по себе. Давай не будем о смерти.

— Прости. Конечно, не будем.

Он встал с кресла, подошел к камину, подцепил носком две тлеющие головешки от края и толкнул их прямо в полыхающую середину.

— Может, поиграем в трик-трак? В прошлый раз ты меня здорово обыграла, теперь я хочу отыграться.

Красноватые отблески пламени заиграли на ее оживленном лице, когда она подняла голову и весело кивнула в ответ. Дальше вечер пошел как обычно, весело и непринужденно.

Джеймс проводил ее домой. Моросило. Он держал над ее головой огромный зонт, укрывая от непогоды. У самых дверей, как всегда, они нежно расцеловались и пожелали друг другу спокойной ночи. Конечно, бывали и исключения из правил, иногда он жарко обнимал ее на прощанье, и тогда им обоим казалось, что они все так же молоды душой и телом, как и были когда-то.

— Спокойной ночи, Джеймс.

— Спокойной ночи, Эстер.

Она вошла в дом и закрыла за собой дверь. На столике в гостиной горел ночник. Эстер считала, что неразумно заставлять слуг ждать ее до столь позднего часа, поэтому они, уходя спать, зажигали для нее свечу. Едва она вошла в гостиную, как от лестницы отделилась какая-то темная фигура, и Эстер почувствовала, как чья-то сильная рука обхватила ее за пояс сзади, а вторая зажала рот. Эстер чуть сознание не потеряла, когда услышала возбужденный шепот Уильяма.

— Мама, не бойся. Я просто не хочу, чтобы еще кто-нибудь в доме узнал, что я здесь. Сейчас я тебя отпущу, ты возьми свечу и иди в кабинет, я следом. Только не пугайся, когда меня увидишь. Я изменился с тех пор, как ты меня видела в последний раз.

Руки разжались. Уильям помог ей раздеться. Она, не оборачиваясь, слышала, как он положил пальто на стул, и покорно взяла свечу. Он тихо следовал за ней, но, кроме его мягкой поступи за спиной, Эстер уловила какой-то странный звук, как будто постукивали тростью, так она, по крайней мере, подумала. Эстер вошла в кабинет и поставила свечу на стол. Тихо скрипнула дверь — он прикрыл ее за собой, только тогда Эстер обернулась.

Она зажала рот, чтобы не вскрикнуть. Уильям действительно сильно изменился. Он был на костылях, одна нога безжизненно свисала, не касаясь пола — видимо, не мог ступить на нее, грубый шрам надвое рассекал лоб, он начинался от самой брови и терялся где-то в густых волосах. От его одежды остались лишь грязные лохмотья. Видимо, он странствовал не один месяц, прежде чем его военная форма превратилась в жалкое рубище. К тому же чувствовался неприятный запах, какой обычно стоит в корабельных трюмах… Однако, несмотря ни на что, это был Уильям. Та же задорная улыбка на небритом лице, тот же озорной блеск в глазах. Эстер даже удивилась: совсем как в детстве, когда он напроказничает. Она разрыдалась от радости, бросилась к нему на шею, и они долго стояли, обнявшись. Эстер никак не могла прийти в себя, а он, тронутый до глубины души ее слезами, и сам смахнул украдкой скупую мужскую слезинку, прокатившуюся по щетинистой щеке.

— Ты что, дезертировал? — со страхом спросила Эстер.

Он посмотрел ей в глаза и засмеялся:

— Кто бы мог подумать, ты не веришь, что даже одиннадцать лет армии меня не смогли исправить. Нет, что ты. Меня демобилизовали по состоянию здоровья. Погрузили на корабль вместе с прочей недееспособной рухлядью и отправили в Англию.

Эстер заметила, что он еле стоит на ногах, и принесла стул.

— Всю дорогу из Лондона в Банхилл Роу пришлось побираться, никак не ожидал, что дорога такая длинная. Тут хоть повезло, успел пробраться в дом до того, как слуги заперли на ночь дверь.

— А что, вам не выдали денег на дорогу? — спросила она, негодуя на бессердечность армейских чиновников.

Он мрачно покачал головой в ответ.

— Да нет, дали, но ты же знаешь, мама, у меня вечно все не слава Богу. На корабле меня ограбили. Я ничего не мог сделать. Впрочем, я и не удивился — с чего началось, тем должно было и закончиться. Чертово армейское колесо закрутилось после моей драки с лондонской бандой, не мудрено, что и закончился весь этот ад встречей с бандитами с большой дороги.

— Как тебя ранило?

— Не в сражении, хотя этот шрам — память об одном бое. — Он жестко усмехнулся. — Меня сбил армейский фургон. Лошади понесли. Я упал, и телега прокатилась по моей ноге. Слава Богу, врачи резать не стали, сейчас она заживает.

Эстер вдруг растерянно схватилась руками за голову и засуетилась:

— Ой, что же это я стою и болтаю и болтаю… Ты, наверное, голоден?

— Со вчерашнего дня ничего не ел. Но сначала скажи мне, у вас все нормально?

— Да, все, слава Богу, хорошо. Все здоровы. Джосс вот тут приболел чуть-чуть, да и он вроде