Обе партии можно рассматривать как две команды менеджеров, каждая из которых заявляет, что она лучше знает, как нужно управлять экономикой. Демократы стараются убедить избирателей, что они могут лучше обеспечить экономический рост, сократить дефицит, снизить объем государственной деятельности, провести дерегулирование. Демократы могут попытаться охарактеризовать себя как команду «честных» менеджеров, не уличенную в таком влиянии на нее узкогрупповых интересов, под которое подпали республиканцы. Контраст в отношении результативности экономической политики обеспечивал определенную поддержку этим притязаниям, можно было считать, что в области экономики у демократов сформировалось некоторое видение, но этому мешали две проблемы. Мы мало сделали в отношении вспомоществования корпорациям, и когда мы стали допускать доминирование узкогрупповых интересов в одной области за другой, наше видение становилось все более расплывчатым. Мы могли только пытаться убедить электорат, что менее зависимы от узкогрупповых интересов (что, я полагаю, было верно), но избиратели уже слишком отчаялись для того, чтобы вникать в такие тонкие различия.

Вторая, более фундаментальная проблема заключалась в том, что наше видение не было воодушевляющим. Я, как и большинство тех, кто вошел в администрацию Клинтона, имели гораздо более амбициозное видение. Как экономист, я сосредоточился на определении новой роли государства и коллективных действий в экономике. Современная экономическая наука обнаружила множество ситуаций, в которых рыночный механизм отказывает, и поэтому государственное вмешательство может сыграть положительную роль, и мы, американцы, во многих случаях считаем это само собой разумеющимся. В общем и целом мы выступаем за сохранение Системы социального страхования и Медикэр, а также поддерживаем государственное финансирование фундаментальных исследований. Будучи экономистом, я приветствовал возможность поближе наблюдать, как эти идеи могут претворяться в жизнь. Я верил, что политика, основанная не на идеологии свободного рынка, а на понимании ограниченности как рыночного механизма, так и государства, имеет наибольшие шансы генерировать устойчивое экономическое процветание. Темпы роста будут выше, а уровень безработицы — ниже.

Я был убежден, что сбалансированный курс, признающий ограниченность возможностей как рыночного механизма, так и государства, был единственным подходом, совместимым не только с тем, чему учит современная экономическая теория, но и с уроками истории экономики, и не только в Соединенных Штатах, но и в других местах. И после того, как я был свидетелем событий девяностых годов и последующих лет, я еще более укрепился в своих убеждениях: это является одним из приоритетных уроков девяностых годов.

Рыночный механизм является средством для достижения определенных целей — в первую очередь более высокого жизненного уровня. Сам по себе он не является целью^{132} . И даже более того, большинство политических мер, предлагаемых в последние десятилетия консерваторами, такие как приватизация и либерализация, не должны рассматриваться как цели, но лишь как средства. Хотя цели рынков очень узкие — они обеспечивают только материальную составляющую благосостояния и не ставят себе целью обеспечение более широкого круга ценностей, например, социальной справедливости, — ничем не ограниченный рыночный механизм зачастую не способен к достижению и этих ограниченных целей. Девяностые годы показали, что рынки не могут гарантировать стабильности, семидесятые и восьмидесятые годы — что они отнюдь необязательно генерируют высокие темпы роста и что бедность может возрастать даже в условиях экономического роста. Первые годы нового тысячелетия показали, что рынки не только не создают достаточно рабочих мест, чтобы обеспечить пополнение предложений рынка труда, но даже не могут компенсировать ликвидацию рабочих мест, вызываемую ростом производительности.

Я хочу подчеркнуть важность сохранения экономической активности на уровне как можно более близком к полной занятости; безработица представляет собой наиболее драматичный провал рыночного механизма, растрату нашего наиболее ценного ресурса. Первоприоритетной ответственностью государства является поддержание экономики на уровне полной занятости. Проблема состоит не в том, что мы не знаем, как сделать так, чтобы было лучше с занятостью, но в том, что мы недостаточно привержены обеспечению полной занятости. Как я уже отмечал в главе 3, Уильям Дженнингс Брайан во время избирательной кампании 1896 г. выступил с предложением замены золотого стандарта на биметаллический (золото и серебро) как средства борьбы с дефляцией, наносившей ущерб экономике и особенно — фермерам.

Защитники золотого стандарта были озабочены возможностью, что за отменой его последует свирепая инфляция. Однако на самом деле ничего подобного не случилось. Но в настоящее время слишком много стран отказалось от поддержания полной занятости из-за опасений инфляции. В борьбе против инфляции главы центральных банков рассматривают показатели безработицы как статистические данные, просто как списки потерь — непреднамеренные, но неизбежные издержки, залог успеха в этой борьбе. Такой подход дегуманизирует эту борьбу: рассматривая безработицу через призму бесстрастной статистики, о безработных не думают как о реально существующих людях, с семьями и детьми; при этом можно игнорировать человеческие страдания — выходящие далеко за пределы потери дохода; потерявшие рабочие места теряют чувство собственной ценности; они чаще разводятся; их дети с большей вероятностью подвергаются опасности остаться с незаконченным образованием.

Мы должны учиться как на успехах девяностых годов, так и на их провалах; и одним их таких успехов было снижение уровня безработицы в то время, как производительность росла и рост экономики продолжался. Эти успехи были тесно связаны. Для того, чтобы снизить уровень безработицы, мы создали для людей возможность брать на себя риск, а риск есть основа предпринимательства, и это было сердцевиной наших реальных успехов в этом десятилетии. Молодым людям не нужно было беспокоиться о возможности банкротства своей компании, они знали, что найдут себе другое рабочее место. Когда уровень безработицы ползет вверх, склонность к принятию риска снижается, и это наносит экономике ущерб. В девяностые годы, напротив, все больше и больше людей вливалось в ряды рабочей силы, их квалификация повышалась: вступил в действие благоприятный цикл развития событий («добродетельный круг»[129]).

Поэтому, с моей точки зрения, достижение необходимой сбалансированности между государством и рынком является самым лучшим средством обеспечения устойчивого роста и долговременной эффективности. Достигнуть необходимой сбалансированности можно, усилив роль государства в некоторых областях и ослабив ее в других. Это означает ликвидацию или, по крайней мере, реструктуризацию сельскохозяйственных субсидий, гораздо более осторожное отношение к государственным выкупам долгов крупных корпораций (таких как авиалинии) и к рыночным интервенциям, ограничивающим конкуренцию (таким, как в случае с алюминием[130]). В то же время это означает более активную роль в защите потребителя (от разного рода злоупотреблений, о которых мы так подробно рассказывали в предыдущих главах). Это означало бы признание, что во многих случаях рынок подвержен провалам — например, индивидуумы сталкиваются с огромными рисками, от которых они не могут обеспечить себе страхования — и государству следует хорошенько задуматься, как быть с последствиями такой ситуации. Еще очень многое надо сделать для защиты американцев как в области здравоохранения, так и в области доходов престарелых или занятости. Америка нуждается, например, в лучшей системе страхования от безработицы, как мы обнаруживаем каждый раз, когда экономика входит в фазу рецессии и численность долговременных безработных резко возрастает.

Но я и мои коллеги в администрации Клинтона стремились сделать больше, чем просто повысить темпы роста экономики и ее эффективность — хотя мы и были уверены, что проводимая нами политика обеспечит эти цели. Интенсивность конфликта между консерваторами и либералами, демократами и республиканцами не может быть объяснена только спором об экономической эффективности. Предметами спора были также неравенство и бедность, политика и власть, ценности и даже сама природа общества и то, куда идет наше общество. Все это придавало нашим дебатам эмоциональный накал. Налоговые реформы обычно вызывают накал страстей: снижение налога на прибыль от переоценки капитала позволило