на Нижней сдает, но нам туда идти нужды нет, и что у них делается, не знаем.

– Риелтор сказала, дома нарасхват, и мне очень повезло…

– Тю… брешет, лисья душа. До тебя жили в доме муж с женой, месяц, может, два. Потом девица заселилась, в сентябре вроде, да, Нина?

– В сентябре, – кивнула та, выразительно взглянув на подругу. Та немного смешалась и продолжила:

– С зимы не было никого. Стоит пустой. Ребятня небось прослышала, что хозяев нет, вот и в сад полезли.

– Девушка здесь с осени жила? – задала я вопрос, очень надеясь, что ничем не выдала своего живейшего интереса. – Когда на лето дачи арендуют, это понятно. А осенью тут что делать?

– Ну, у каждого свои резоны… жила и жила, нам что?

– В городе за эти деньги можно снять хорошую квартиру, – не отставала я. – И добираться сюда хоть и недалеко, но время все равно потратишь.

– Да не работала она нигде, – махнула рукой Прасковья, Нина Ивановна вновь остановила ее взглядом, но разговорчивой соседке промолчать было трудно, чему я от души порадовалась. – С мужем развелась и здесь от него пряталась.

– Ничего такого она не говорила, – нахмурилась Нина Ивановна.

– Ну да, это мы уж сами так решили про то, что прячется. А про мужа говорила, жизни с ним нет, а развод ей не дает. Уж потом ясно стало: и тут соврала, не было мужа законного, хотя, может, и жила с кем.

– Язык у тебя, Прасковья, – покачала головой Нина. – Мало ли что мы с тобой напридумывали?

– Пряталась она здесь, да не убереглась…

– В каком смысле? – вытаращила я глаза.

– В таком… убили девку…

– В этом доме? – ахнула я.

– Нет. Где-то в городе… так что не переживай. Следователи сюда приезжали, нас о ее житье-бытье расспрашивали, а чего мы знаем? Заселилась ближе к осени, жила одна… Правда, ухажер у нее завелся. Видеть не видела, а машина подъезжала. Всегда поздно. А утречком, пока еще все спят, отчаливал. Мимо меня ездил, я слышала. Должно быть, женатый, чего так таиться? Хотя, может, мужа боялась или полюбовника, не знаю, кем ей доводился тот, кого она мужем называла. Нас следователи расспрашивали. Какая машина, не запомнили ли номер. Для меня все машины одинаковые. Цвет блестящий такой, вот это знаю, а остальное…

– Запугаешь девчонку, Прасковья, сбежит в город, я без соседки останусь, – проворчала Нина. – Вечером хоть свет в окнах, все на душе спокойнее.

– Чего мне бояться, если это не здесь произошло, – пожала я плечами. – И что, убийцу нашли?

– Кто ж перед нами отчитываться будет? Более не приезжали. Да и толку-то от разговоров с нами? Я с Виолой этой несколько раз всего и виделась, и то мельком, она к Таньке ходила да вертелась возле докторского дома, не знаю, чем он ей глянулся.

– Что за дом? – не удержалась я.

– Желтый, с колоннами. Там раньше доктор жил.

– А мне риелтор сказала, дом принадлежал известному художнику из Москвы.

– Это уж потом. Вообще-то дом барский, в революцию его подпалили, потом перестроили то, что от огня осталось, и сделали там больницу при фабрике. Лет двадцать назад больницу закрыли, а в доме в одной половине поликлинику оставили, а в другой доктор жил, из города приехал. Мальчишечка у него был такой славненький, Ленка моя в него влюбилась, все мечтала подружиться. Только они с матерью здесь не часто появлялись, парнишка в городе учился, а летом его к морю возили. Не нашего поля ягода. Да и доктор тут редко когда ночевал, квартира, считай, пустовала… Куда это меня понесло? – вдруг спросила Прасковья, видимо, потеряв нить разговора.

– Тебя не переслушаешь, – усмехнулась Нина. – Доктора почто приплела?

– Я спросила, почему вы дом назвали докторским, – влезла я.

– Ах, ну да… фабрику закрыли, а вслед за ней и поликлинику. Поезжай в Павловск, если приспичило. Дом продали художнику, но по старинке мы его докторским зовем. Художник помер, и дом опять продали. А уж кому – не знаю. Но задорого, это точно. Домработница Евсеевых сказала. Дом-то крепкий, еще сто лет простоит, если новый хозяин его, конечно, не снесет. Огородится забором, и будем к озеру в обход ходить.

– А Татьяна – это кто? – решилась спросить я. – Вы сказали, что девушка к ней ходила.

– Танька-то? Соседка. Вон ее дом. – Прасковья ткнула пальцем в окно, как раз в сторону того самого дома, с хозяйкой которого мне несколько дней назад так и не удалось свести знакомство.

– Вот оно что, – кивнула я. – Я, кстати, к ней заходила, когда дом собиралась арендовать. Думала поспрашивать, как тут дела обстоят, но она разговаривать со мной не захотела.

– Не обращай внимания, – отмахнулась Прасковья. – Она малость не в себе. Людей сторонится, сама ни к кому не ходит и к себе не пускает.

– Но с девушкой они подружились?

– Точно. Мы с Ниной голову ломали, с чего вдруг? Но у Таньки не спросишь, а у девушки тем более.

– Почему не спросишь? Вы же соседи?

– Она с Ниной лет двадцать пять не разговаривает. Ну и со мной, раз мы с Ниной дружим, не больно лясы точит. Дурная она. Ум за разум зашел.

– Хватит болтать, – добродушно заметила Нина, но взгляд, которым она одарила подругу, вовсе не был так уж добродушен. – Татьяна одна много лет живет, – продолжила она, точно оправдываясь. – А одиночество еще никого счастливым не сделало. Оттого и странности. Хотя особых странностей не вижу. К нам с тобой не ходит? Так подругами мы никогда и не были. А к кому ей еще ходить? На все село только мы втроем и остались из прежних жителей. Кто помер, кто уехал.

– Вчера вечером к ней мужчина приходил, – сказала я.

Соседки переглянулись.

– Что за мужчина?

– Не знаю. Видела, как он в дом вошел.

– Вот тебе раз, – удивилась Прасковья. – Это кто ж такой? Родни у нее нет… Может, знакомый? А знакомому откуда взяться? Она столько лет сидит здесь безвылазно.

– Племянник у нее был. Помнишь, жил целое лето? Лет десяти мальчишка. И потом, когда стал постарше, приезжал как-то.

– Не помню. Когда это было?

– Давно. Ему сейчас, должно быть, за тридцать, а может, и больше.

– Ну, если он столько лет не появлялся…

– Последний раз он был в то лето, когда доктор… – Нина посмотрела на меня, кашлянула и заговорила вновь: – Выходит, восемнадцать лет назад.

– Небось думает, Танька помрет скоро, вот и решил заглянуть. Дом у нее хоть и не ахти, но землица-то золотая. Наследство получит.

– Танька здоровее нас с тобой, а наследство ему и так отойдет, больше некому.

– Тогда, может, совесть пробудилась. Слушай, так это, наверное, он и был? – всплеснула руками Прасковья.

Понимать ее слова можно как угодно, я вообще не представляла, что она имеет в виду, и Нина, как видно, тоже. Заметив наше замешательство, соседка пояснила:

– Помнишь, ты говорила, Танька ремонт затеяла, машина подъехала, чего-то выгружали. А потом стучали целый день. Наверное, племянник.

– Может, и так, но могла и нанять кого.

– Так не было рабочих-то. Мы б увидели. Хоть один из дома вышел бы, чтоб покурить. А то ты их не знаешь. Грязи натащат, болтаясь туда-сюда. А здесь машина чего-то выгрузила, весь день стучали, и ни души не видно. И Танька в магазин ходила. Она уходила, а стучать не переставали.

– Племянника мы бы точно увидели. Не пешком же он пришел. А если и пешком, то мимо меня.