надписи на урнах гласили: «Не кормите голубей, это привлекает крыс». И очевидно, эта надпись заставляла значительную часть местных обитателей сомневаться в способности чего бы то ни было привлекать кого бы то ни было. Сама урна, готовая испустить дух, умоляла спасти ее от переполнения объедками кебабов, жесткой картошкой и ярко-красными листками «Ежедневного отстоя» – «Гармошка для Крошки».

На верхних площадках автобусов, которые кружили вокруг моего наблюдательного поста, компании юнцов указывали на меня пальцами соплякам-конкурентам, и все вместе они временно забывали о своих разногласиях и ржали. Я понял, что попал в тройное окружение: собачьего дерьма, грязи от выхлопных труб и нерушимого кольца фаст-фудов, и все это вместе была площадь Шепердс Буш Грин.

Хотя бы голуби не забрасывали меня дерьмом. Хотя бы голуби ничего не заметили. Слушай, парень, нам еще надо переработать три центнера фарша для кебабов, чтобы обеспечить работой этих проклятых крыс из ночной смены, да-да, мы ценим то, что ты встал, но знаешь, мы и вправду чертовски заняты, так что, может, уберешься отсюда ко всем чертям или, по крайней мере, ногу подвинешь? О Господи. Спасибо.

И, поверьте мне, на Шепердс Буш Грин полным-полно собачьего дерьма. Тонны. Целые холмы. Горные хребты. Мне даже не верилось, что все это дерьмо произведено здесь, поблизости. В этом районе просто не может быть такого количества собак. Нет, они, наверное, запрашивают подкрепления. Псы со всей страны работают круглосуточно, чтобы покрыть эту площадь дерьмом.

Десять тридцать – она опаздывает уже на два часа. Еще через пятнадцать минут та дурацкая группа закончит свое выступление, и зрители будут выходить из клуба. Конечно, слишком поздно звонить ей. Но мне бы очень хотелось, чтобы начался дождь или поднялся ветер.

Бессонная ночь, прислушиваясь к призраку летней бури, медленно кралась по городу.

Итак, наступило утро пятницы. На дверном коврике перед домом номер 33 по Бристоль Гарденс лежал конверт, надписанный от руки и адресованный мне. Я с некоторым подозрением открыл его.

Почерк у нее был просто отвратительный, в особенности буквы Y и G, не говоря уж о тонкой, змееобразной S.

Одно из самых потрясающих различий между человеческим разумом и компьютером состоит в том, что в человеческом разуме нет кнопки «Стереть». Если какая-то картинка записана на ваш «жесткий диск», там она и останется. До самой смерти.

Я не позвонил ей. Я дождался, пока луна осветит сад, а затем выбрался из своей мансарды и босиком пошел по траве, чтобы положить ей на окно венок из только что собранных слез.

Шутка, шутка.

На самом деле, я вышел из дома и в задницу надрался со старшим братом Дона Питом.

Дон, который в последний раз посещал эту страну примерно когда у меня был день рождения, был моим приятелем по университету, изучал философию и жил в данный момент в Нью-Йорке (но не в Бруклине). Пит, его старший брат (который тоже присутствовал на обеде в честь моего дня рождения), быстро стал моим хорошим другом – еще с тех пор, когда впервые приехал навестить Дона в колледже лет десять назад. Мы встречались не часто, но несколько раз вместе ездили за границу, и на следующий день после фиаско на Шепердс Буш Грин я позвонил именно ему. У меня была на то особая причина: шесть лет назад, ко всеобщему удовольствию, Пит «забросил все к чертям» и стал фотографом, специализирующимся на моде. (Должно быть, нелегкое дело.) А потому он знал множество привлекательных женщин, и они его просто обожали…

Конечно, я и сам отлично умел обходиться с действительно привлекательными женщинами. Но это было давным-давно, когда я был крутым. В ночь после Шепердс Буш я не смог бы уговорить даже самую отчаявшуюся проститутку поработать для меня руками за два миллиона фунтов наличными и деньги вперед. О, та пятница – лучше о ней забыть.

Конечно, я подкатывался к Ванессам и Тессам, Полли и Холли, и даже к одной Жизель. Думаете, они стали меня слушать? Нет. С тем же успехом я мог бы быть дальнобойщиком, перевозящим живых телят: вонючим, кривоногим, прыщавым, с волосами в носу и мерзким запахом изо рта, да к тому же постоянно портящим воздух. Да, в ту пятницу я спал с утренней пробкой, головокружением и обрывками вчерашних газет.

Очевидно, я был нечеловечески пьян, а значит, вел себя грубо, но это меня не спасло. Совершенно точно, что я употребил все наркотики, которые физически мог в себя запихнуть, включая странный темно- коричневый кокаин, который вполне мог быть и просто корицей. И безусловно, я пытался покончить с собой.

Подробностей я просто не могу вспомнить. Всплывают какие-то отдельные фрагменты, обрывки любительской кинохроники, но цельной картины все равно не получается. Кажется, я бросил Пита в каком- то ночном клубе, довольно рано (или, наоборот, довольно поздно), решив навестить одну аргентинку, которую я когда-то знал (а может быть, и нет) – она обычно болталась в разных питейных заведениях на Тоттенхэм-Корт-роуд, танцуя сальсу с парнями. Но я вовсе не уверен, что сделал это. Я припоминаю, как предлагал чашку кофе – она стояла на блюдце – какой-то женщине сквозь открытое окно такси. Потом откуда-то возник возмущенный муж. Совершенно точно некоторое время я провел в баре у Дика, советуя окружающим валить оттуда, пока целы. После трех ночи я оказался в Сохо. И я определенно помню темноволосую женщину (но это, впрочем, мог быть и мужчина). Мы целовались? Кто знает? Лично я так не думаю. (У меня в момент душевного расстройства срабатывает защитный рефлекс, но разве можно быть в чем-то уверенным, когда носишься как полоумный на автопилоте, а все вокруг рушится?) Если она была женщиной, желаю ей всего хорошего и приношу извинения, если слишком быстро начал действовать языком. Если она была мужчиной, ну, что же, засранец должен был понимать, что происходит.

А потом – кто знает? Я смутно припоминаю человека, похожего на меня, несущегося по Сохо в предрассветном мраке (когда даже полное отребье отказывается шутить, а ночные бродяги и бездомные качают головами, как бы говоря: «Эй, приятель, давай, собирайся с силами, хватай свою жизнь и покажи ей, кто здесь главный), но я почти уверен, что принял решение вздремнуть где-то в районе Мэрилебоун- роуд – так что я мог покинуть город гораздо раньше (или позже), чем мне кажется.

В любом случае, все это оказалось пустой тратой времени. Первый образ, отчетливо возникший в моем сознании, когда я проснулся, был образ Мадлен. Полномасштабный. Качественный. Не поддающийся стиранию из памяти.

Четыре часа дня в субботу. Звонит телефон.

– Джаспер?

– Уилл.

– Привет, это я – Уилл.

– Я знаю.

– Ты что делаешь?