афишном столбце, отведённом для сегодняшнего дня, название совершенно незнакомой мне оперы: «Богема». Однако и это не помешало моему восторгу. Я с нетерпением дожидалась вечера. Наконец брат принёс билеты и опять ушёл на службу. Вернулась из школы мама, и мы с ней стали собираться. Я волновалась и спешила.

И вот мы подходим к ярко освещённому подъезду театра. Вот мы уже в зрительном зале. Уютное помещение театра и яркое освещение так настроили меня, что когда заиграли увертюру, я чуть не заплакала от восторга. Подняли занавес. Сцена изображала мансарду одного из домов Парижа. Молодые голоса артистов понеслись по залу, слились и долго звучали. В этот момент я была всецело поглощена музыкой, грёзой унеслась туда, на сцену… Занавес закрыли, а я всё смотрела туда. Сердце моё громко стучало, щёки горели. Мама удивлённо смотрела на меня и спрашивала, что со мной.

Трагический конец оперы заставил меня рыдать, чего в жизни со м «ой не бывало. Артистов вызывали, но мне было не до того: слёзы душили горло, и я не могла произнести ни слова. Мы вышли из зала, когда он опустел и погасили свет. По дороге домой я долго молчала…

Я решила серьёзно заняться оперой. Об этом я сказала своей тёте Тане. Она приняла во мне участие. Ах, как приятно, как отрадно на душе, когда в горе кто?нибудь придёт утешить тебя! И не меньше отдыхает душа, когда кто?нибудь сочувствует твоей цели и хочет помочь тебе на пути к ней. От тёти Тани я вернулась домой с клавиром оперы Тома «Миньона». Я с интересом принялась за разучивание этой оперы. Она не шла ни в одном из театров, и я никогда в жизни её не слыхала. Поэтому разбирать мне было очень трудно. Но я одолела её с интересом начинающего музыканта.

Тётя с видимым волнением выслушала от мамы, с каким рвением я разбирала оперу, ласково взяла её у меня из рук и, подойдя к шкафу с нотами, прослезилась. Она, уже давно сошедшая со сцены оперная артистка, видимо вспомнила свою юность, своё почти священное отношение, своё благоговение перед оперой.

Она достала из шкафа ещё один клавир и вручила его мне. Это был клавир оперы Пуччини «Богема». Я её играла и пела. С радостью обнаружила, что у меня диапазон в две с половиной октавы. Я выучила наизусть много арий: не только пела их, но и играла на рояле.

Музыка наполняет мою голову и сердце. Во всём музыка! Каждое слово — пение! Жизнь — опера!

И вот я учусь петь. Три раза в неделю я хожу к милой тёте Тане. Она учит меня с удовольствием. Я пою уже вокализы Конкона. Тётя при мне сказала маме, что у меня большой голос и что мне учиться безусловно стоит. Взяла у тёти оперу Масканьи «Сельская честь» — разбирать.

Я стала чутко прислушиваться к рассказам тёти, стала очень считаться с её мнениями. Этому периоду я приписываю зарю своего художественного пробуждения, понимания театра, особенно оперы. Я полюбила театр, он стал моей целью, моим идеалом!..»

Любимым композитором Марины был Римский — Корсаков. Его оперы, написанные на сюжеты русских народных сказок, были особенно понятны и близки Марине. Она наслаждалась его полнозвучными оркестрами, богатством и яркостью музыкальных образов, в которых так красочно звучит «сила народная, сила богатырская». Эта музыка будила в ней глубокие патриотические чувства и стремление к прекрасному…

У неё не было ещё чётко очерченной жизненной цели, она не подозревала и не могла подозревать, что будет воздушным штурманом, но она жадно стремилась к знаниям, черпая их и в науке и в искусстве. Она словно набиралась сил для будущих больших и трудных дел.

Всю жизнь преклоняясь перед искусством, Марина всё же избрала для себя иной путь.

Весна 1928 года. Сданы последние зачёты в школе. Марину направляют практиканткой в лабораторию Бутырского анилино — красочного завода. Через несколько месяцев она проходит квалификационную комиссию и получает звание химика — аналитика.

Дома только и разговоров, что о заводе. Вернувшись с работы, Марина прежде всего подолгу возится в ванной: не так?то просто отмыть измазанные красителями руки.

— Какие там чудесные люди! — говорит Марина. — Какая хорошая молодёжь!.. И какая там полная, настоящая жизнь!

Целые дни Марина проводит на заводе. По вечерам, после работы, комсомольцы гурьбой отправляются в клуб, репетируют пьесы, ставят спектакли. Марина увлечена встречами с новыми людьми, лабораторными опытами, клубной сценой.

Она делает в дневнике запись:

«Я так полюбила завод, что его котлы наполняют мою душу, как прежде наполнял её театр…»

Однажды весной Марина вернулась с завода, смущённо держа в опущенной руке букетик ландышей. Цветы смотрели в пол, кверху торчали ровно обрезанные стебли.

Я сразу заметила смущение дочери.

— Поставь ландыши в воду, Мариночка. Так они скоро завянут.

Марина метнула на меня радостный взгляд, налила в вазочку воды и бережно поставила в неё свой букетик. Потом понюхала цветы и сказала:

— А я думала, мамочка, что ты рассердишься…

— За что же сердиться, Марина?

— Эти ландыши мне подарил один мой товарищ по заводу.

— Не вижу в этом ничего дурного, — сказала я. — Смотри, как они украсили нашу комнату!

Марина поцеловала меня и на этот раз ничего больше не сказала. А я подумала: «Совсем взрослая у меня дочь…»

Недолго пробыла Марина на заводе, всего несколько месяцев. Но этот период своей жизни она сама считала очень важным. Завод много дал ей, он помог ей разобраться в важных жизненных вопросах: там она узнала цену и прелесть созидательного труда, там поняла, что истинное счастье человека в коллективном творческом труде.

Марина вышла замуж. Летом она с мужем уехала на месяц в Крым.

Множество писем получила я за этот месяц. Южная природа, красота и величие Чёрного моря захватили Марину. Почти все её письма посвящены описанию природы и путешествиям, которые они с Серёжей проделали пешком по южной части полуострова.

«21 июня.

Расскажу тебе о нашем путешествии. Мы проезжали Гнилое море, очень интересная картина: мы въезжали иг Крымский полуостров. Началась степная часть Крыма, деревушки до самого Симферополя, гДе мы были в пять часов утра. У Симферополя у степи как будто поднялись края. Затем вблизи показались отлогие горы, а вдали виднелись синей цепью настоящие горы. Оставалось езды только два часа. Но тут дорога была уже очень красива. Проезжали пять туннелей, множество красивых мест и Бахчисарай. Он произвёл на меня сильное впечатление. Это была своеобразно красивая картина.

От Севастополя до Ялты нам предстояло проехать лёгким открытым автомобилем. Дорога хорошая, но с такими крутыми поворотами, что порою казалось: вот — вот вылетишь из машины и полетишь вниз. Но шофёр был опытный и брал эти изгибы. На 34–м километре — Байдарские ворота к морю. Началась удивительная дорога: справа — море, слева — высоченные скалы. Красота необыкновенная! Но 45 километров этой красоты так подействовали на меня, что начала кружиться голова, и пришлось смотреть вперёд, а не по сторонам. За весь путь с нами была только одна авария: мы наскочили на арбу. Возница заснул и не слыхал на повороте нашего гудка. Авария ограничилась небольшой поломкой крыла и искривлением тяги. Серёжа с шофёром починили, и автомобиль, покапризничав немного, пошёл