высокий взлет ее — множество школ, десятки прекрасных фамилий, есть совершенно выдающиеся математики — я не буду перечислять, потому что боюсь случайно кого-то не назвать! И все это в один период. Удивительное все-таки явление в науке… В какой-то мере вера в науку, что именно она придет к процветанию, к тому времени, что называлось коммунизмом, проникало везде, и власть этому способствовала, так как верила в ученых. Это был определенный идеализм, подчас он приводил к бедам. Это происходило тогда, когда кто-то говорил, мол, смотрите у меня получается, а у остальных нет… Можно все засеять ветвистой пшеницей, и хлеба будет изобилие, а, значит, и коммунизм рядом… Настолько верили в науку, что иногда торжествовали проходимцы, невежды, так как они прикрывались званиями. А 'наверху' свято верили в них, особенно, если такие лжеученые обещали быстрые достижения. Примеров тому множество.

— К сожалению, они есть и в сегодняшних реалиях. Если перед учеными выступал премьер академик Примаков, то его обращение — 'я приветствую вас, коллеги' — воспринималось нормально, но совсем иначе эти слова прозвучали из уст премьера Степашина на Общем собрании Российской Академии наук во время юбилейных торжеств по случаю 275-летия РАН. Его члены Академии не приняли в свои ряды, так как докторская диссертация премьера весьма далека от истинной академической науки.

— Если можно, я не буду это комментировать. Хорошо, что премьер пришел на юбилейные торжества и заверил, что его правительство будет поддерживать науку. Это утверждали все его предшественники, и, к сожалению, делали очень мало для Академии. Мы еще надеемся, что экономическая ситуация в России изменится.

— Наука не может без экономики, а экономика не способна развиваться без науки. Получается какой-то заколдованный круг!

— Власть и существует для того, чтобы решать сложные проблемы… Я хотел бы в заключение нашего разговора подчеркнуть, что уже несколько веков наука создавала определенный облик России. Без нее — будет иная страна. Лишить Россию науки — значит, поставить точку в истории нашей Отчизны. Перед таким выбором стоит наше общество, и я хотел бы, чтобы мы это отчетливо понимали.

Однажды я вычитал у Николая Константиновича Кольцова, человека необычайно талантливого и столь же противоречивого, несколько фраз о смысле его жизни. По крайней мере, ему казалось, что он следует этому завету: 'Настоящий ученый должен всю свою жизнь отдать исканию истины — науке. Для него наука и истина больше и важнее, чем богатство, спокойная жизнь, почет и удовольствия. Были ученые, которые жили в неизвестности, умирали почти в нищете и оставляли вместо себя только написанные ими книги, но когда люди научились понимать эти книги, они убеждались, как много сделали эти безвестные при жизни ученые, и ставили им памятники'.

Академик Кольцов оставил после себя школу генетики, он нашел истину в науке, а потому получил бессмертие. Но это стало очевидным лишь спустя полстолетия. Впрочем, памятники раньше не ставят — только 'бюсты на родине героев'.

Мне кажется, что Лев Петрович Феоктистов подобно Кольцову пытается искать истину. Не в биологии, но в физике. Причем в той ее части, которая именуется 'ядерной' и которая напрямую связана с атомным и водородным оружием.

Его судьба прекрасна и неожиданна, она очевидна и весьма странная. Порой даже удивительно, что это отдано одному человеку.

В Музее ядерного оружия Арзамаса-16 на стене в два ряда вывешены портреты тех, кто создавал первую атомную, а затем и термоядерную бомбу. Среди них и Лев Петрович Феоктистов. Его фамилия и среди Героев Социалистического труда.

А в другом ядерном центре Челябинске-70 я вновь увидел фамилию 'Феоктистов'. Теперь он значился среди первых физиков, которые приехали на Урал. Высшими наградами в виде Ленинской и Государственной премий за создание суперсовременных образцов оружия отмечены многие теоретики и конструктора. Среди них вновь нахожу знакомую фамилию. В любом томе воспоминаний, которых сейчас выходит много, обязательно упоминается Лев Петрович. Да и сам он не устоял: к своему 70-летию выпустил в Снежинске сборник 'Из прошлого в будущее', где наряду с воспоминаниями, опубликованы последние работы ученого. Они устремлены в будущее, а это лучшее свидетельство того, что 'бомбоделы' прекрасно могут обходиться и без бомб…

И еще одна 'картинка' из прошлого. Кооперативный дом на площади Вавилова. Принадлежит он Физическому института Академии наук СССР. Так случилось, но в этом доме жила моя мама. Навещая ее, я изредка встречаюсь с рано поседевшим человеком. Знаю, что он физик. Но многие годы так и не догадываюсь, что это легендарный Феоктистов, о котором в обеих ядерных центрах слагают легенды как о теоретике от Бога. Что заставило его уехать из Ядерного центра? А ведь, как известно, те, кто уезжал, моментально становились 'чужаками' — за их прошлым опускалась завеса секретности, и они не имели права минимум 25 лет что-то говорить о своей работе в закрытых городах. Это в равной степени относилось как к трижды Героям К. И. Щелкину, Я.Б. Зельдовичу и А.Д. Сахарову, так и к просто Герою Л.П. Феоктистову.

Я многое знал о жизни и судьбе Льва Петровича. Точнее, мне казалось, что это так… А потому я спросил его, когда выпало у нас время поговорить откровенно и обстоятельно о том, как Феоктистов пытается найти Истину в той науке, которой он посвятил жизнь:

— Вы были у истоков атомного проекта, а сейчас конец века и есть возможность оценивать происшедшее. Как велики были тогда иллюзии? И если откровенно: нужно было этим заниматься или это огромная историческая ошибка?

— Мы были молоды, а потому над этими проблемами просто не задумывались. Не следует забывать, было государственное внимание, а потому рождалось определенное настроение, отчасти внушаемое, что монополизм на ядерное оружие недопустим. И отчасти это верно, потому что лишение монополизма американцев вело к стабилизации в мире. Нас вдохновляло, что мы не хуже американцев и тоже способны на большие дела. Поначалу никаких раздумий, а тем более тревоги не было. Работа была напряженной, очень серьезной, она забирала все наше время. И особенно я это почувствовал, когда мы переехали в Челябинск-70.

— Все-таки до конца не совсем ясно, почему произошло разделение ядерных центров?

— О причинах разделения можно только догадываться. Назывались стратегические соображения: два — не один, и подальше от опасных западных границ. Но, думается, причина более прозаична: создавался конкурент, чтобы 'старый кот не дремал'. Собственно говоря, такое было не внове. Во всех сложных производствах стремились исключить монополизм, будь то авиация, ракетостроение, или морской флот.

— Я слышал и иное…

— В 'Воспоминаниях' А.Д. Сахарова не нашлось места, чтобы оценить творческие достижения нашего института, но, тем не менее, там есть такие слова: 'Сложные взаимоотношения со вторым 'объектом' во многом определили наш 'быт' в последующие годы… Министерство (особенно при преемниках А.П. Завенягина) явно протежировало второму 'объекту'. Вероятно, далеко не случайно там была гораздо меньшая еврейская прослойка в руководстве… Министерские работники между собой называли второй 'объект' 'Египет', имея в виду, что наш 'Израиль', а нашу столовую для научных работников и начальства ('генералку') — 'Синагогой'… Единственное, что могу сказать — о такой 'терминологии' мы узнали из книги Сахарова… В общем, две трети сотрудников оставалось в Арзамасе, а мы уехали на Урал. Там образовался очень молодой центр, Щелкину было всего около сорока, а большинству из нас не было и тридцати.

— Разделение проходило болезненно?

— Борьба, конечно, шла. Поначалу я работал в группе Зельдовича, а не у Сахарова, который