сидит за столом, что-то пишет.
Ивчиков (не оборачиваясь, спиной). Тебе хорошо?
Кира. Мне хорошо.
Ивчиков (привычно, без выражения). Мне — очень хорошо! Хотя сегодня у меня тяжелый день: экскурсия придет с ткацкой фабрики. Знаешь, мне кажется, все вокруг нам завидуют. Но хорошо, по-доброму завидуют. (Пишет)
Кира (себе). Какая у него удивительная спина.
Ивчиков. Забыл позвонить на работу. (Вскакивает из-за стола, направляется к телефону)
Кира (поворачивается, но вновь видит только спину). У него просто восхитительная спина! Как я ее раньше не замечала?
Ивчиков. Не подходят. (Вешает трубку, возвращается к столу)
Кира (повернувшись, вновь видит его спину). Просто гениальная спина. Сейчас он закончит писать, побежит на работу, и я вновь увижу эту потрясающую спину в дверях. Вечером он накроется газетой, и я увижу ту же спину за столом. Нет, это уже просто баллада о спине, поэма спины, песнь песней спины! Потом пройдет три года, и мне станет интересно, какое у него лицо.
Голос Киры через репродуктор : «Внимание! Внимание! Внимание! Гражданка Бурмистрова! У касс вокзала вас ожидает муж. Вы его сможете узнать по зеленой шляпе на голове». Кира засмеялась.
Ивчиков (не поворачиваясь). Что ты?
Кира. Ничего. (Себе) Это говорящая спина. Она торгуется со мной. Она говорит: видишь, он сидит к тебе спиной и равнодушно бормочет какую-то чушь. А ты все равно должна быть довольной и ровной, то есть истинной женой. Сможешь? Ане то… Ну конечно! Смогу! Я полюблю эту спину! Я буду верной этой спине! При чем тут спина?.. Не надо! Ты понимаешь, в чем дело. Не хочешь понимать, но понимаешь: он уже не рад… точнее, не так рад. (Идет к двери)
Ивчиков (обернувшись). До свиданья!
Кира (усмехнулась, не оборачиваясь). До свиданья! Ивчиков. Я позвоню тебе с работы.
Кира уходит.
Как она недобро говорила! И вообще у нее стали какие-то подозрительные глаза. Она будто ждет каждое мое слово, чтобы его высмеять. Такое ощущение, что иногда она меня ненавидит.
В окне появляется Колобашкин.
Колобашкин (усаживаясь на подоконник). Извини, это я, чтобы разминуться с Кирой Ивановной. Не беспокойся, я подстелил газетку и не замажу твой свежевыкрашенный подоконник. (Усаживается) Ну, как мне тебя назвать? Никак не могу вспомнить героя мировой литературы, олицетворяющего семейное счастье. Вспоминаются только мифологические. Ах-ах-ах! Скоро появится тихий дом, куда меня будут приглашать пить чай в зимние вечера, когда на дворе пуржит. Ну, как — «остановись, мгновенье, ты прекрасно?».
Ивчиков. Д-да… конечно… Только…
Колобашкин. Уже есть «только»?
Ивчиков. Нет. Просто, видишь ли… она человек — красивый, сильный, но не очень добрый, что ли. Она все время почему-то нервна, когда все у нас так хорошо, так чудесно, мы ведь вместе.
Колобашкин (задыхаясь от смеха). А может быть, она несчастна?
Ивчиков. Что ты. Она красива. А красивые женщины не могут быть по-настоящему несчастны.
Колобашкин (закатывается). Ты ей все это сказал?
Ивчиков. Что ты! Что ты!
Колобашкин. А почему?! (Серьезно) Ладно, шутки в сторону. (Спрыгивая с подоконника.) Ты меня обманул. Вернее, не так — я обманулся в тебе. Я размышлял над нашей неудачей. Му-чи-тель-но. Я проанализировал сто шестьдесят возможных причин слабости твоего биотока. Я поставил одиннадцать экспериментов, я прочел массу литературы: Платона, Сартра, «Технику — молодежи» — и только вчера наконец я сказал себе: «Эврика!» Короче, вот в чем дело, друг мой Вольдемар: в твоей жизни не было борьбы, а с одной добротой нужный биоток не получишь. Для убедительности я процитирую: «То сердце не научится любить, которое устало…» — чего делать?
Ивчиков. Ненавидеть.
Колобашкин. Молодец. Тебе не хватает… Чего? Гражданственности. Твоя доброта… я бы сказал образно, не обожжена борьбой за правду. И я решил: до следующего сеанса у нас три месяца. Итак, с этой минуты ты будешь говорить всем — что? Только правду. Это не значит, что ты должен говорить: «Знаете, вы мне не нравитесь, у вас нос потный». Или: «Мне очень хочется плюнуть вам на лысину». Это упрощенно. Речь идет о правде в большом смысле. Например: сообщил ли ты на работе по поводу «Сказания»?
Ивчиков. Видишь ли…
Колобашкин. Я так и думал. А разве ты не обязан был сказать?.. Далее: между тобой и супругой происходит нечто. Возвращается с работы Кира, и ты тотчас говоришь ей, о чем? Об отсутствии у нее доброты. Я понимаю. Это все будет иметь последствия. Но в результате ты почувствуешь себя великолепно. Свободно. У тебя появится сильный биоток. Мы создадим прекрасное.
Ивчиков (неуверенно). Да… это хорошо…
Колобашкин. Это отлично. Самоусовершенствование. Лев Толстой! Руссо! А сейчас посиди и почитай внимательно. (Передает ему папку) Это документальная драма. Точнее, обработанная стенограмма наших перенесений в прошлое. Посмотри на предмет запятых. «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не терплю».
Ивчиков погружается в чтение. Колобашкин заботливо накрывает газетами МАДАФ.
В НИИ. Входит Кира.
Кира (надев халат). Как интересно. Как только я ухожу от него, страхи рассеиваются, и я его опять люблю. Боже мой, я просто обычная женщина. Женщины любят сами создавать себе жуткие мифы и в них верить. Это называется «мифомания».
Лида (входит, она в роговых очках). Идут ко мне очки?
Кира (не слышит, себе). Однако почему он не звонит? Нет, еще рано, он всегда звонит около пяти. Это ужас. Я уже не могу думать ни о чем, кроме этих звонков. Звонит или не звонит?! Звонит или не звонит?!
Лида. Очки идут ко мне?!
Кира. Но зачем вам очки, Лида?
Лида (радостно). Как это — зачем? Все вокруг носят. Что, я хуже людей, что ли? Трудный, я скажу, у вас характер. Ну ничего, я, знаете, на многих работах побывала. Такие характеры видела! Я как-то в институте красоты работала. Мы там носы выправляли. Одной дамочке так исправили, что она обоняние потеряла. И ей показалось, что я ее нос по блату себе забрала. А ей — свой приставила, без обоняния. Приходит, скандалит, все за мой нос норовит уцепиться. Ну я ее так пустила вдоль по Питерской!..
Кира (себе). Если она не замолчит, я заору!
