Голос. Ты дура, да? Ты… ты… идиотка, да? Она. Не мешай читать!
Опять хочу сказать стихами:
Что же касается ваших денег, не тревожьтесь, выйду — верну. Нет, деньги отдать, Аэлита, уважаемая, просто, а вот как отдать высокие душевные качества — чуткость и благородство?»
Голос. И ты ответила, дура помешанная?
Она. Ты что обзываешься, что я, собственная, что ли? Народ что говорит: оступился человек — протяни ему руку… Вот так! Три года переписывались, сто четыре письма получила и одну телеграмму сегодня.
Голос. Да он же старик. Ему пятьдесят лет, наверное!
Она. Пятьдесят девять, Апокин. Но мне это нравится. Да, я хочу почувствовать себя… молоденькой женщиной… Да! Чтобы у него, наконец, не было мамы, которая будет мне объяснять с утра до вечера, как должна заботиться о его печени и почему недостойна ее любимого сына.
Голос. Он же аферист! Он тебя обманул!
Она. Неужели? А ты разве меня не обманул?.. Знаешь, меня сколько обманывали? Так что лучше не будем… И главное, я ему нужна… Недаром между нами сразу возникла «несказанность»… Но это слово ты не поймешь… Короче, поздравляй меня..
Голос. Да ты что?
Она. Ты уже все понял. Он приезжает! Под Новый год — принц желанный! Представляешь, дал телеграмму: «Не встречай. Буду в одиннадцать вечера». Эх, Апоша, если бы ты приезжал «оттуда» — тебя, наверное, встречали бы: мама с теплым пальто, я с лекарствами от печени. Мы встречали бы тебя, как самолет, который идет на аварийную посадку. Голос. Царапай, царапай!
Она. Да, пусть ему пятьдесят девять, он — Жан Габен! Ясно? Настоящий мужчина может начинать жизнь в любом возрасте, и его можно полюбить в любом возрасте.
Звонок.
Она. Слышишь? Слышишь?
Голос. Слышу, слышу.
Она. Ну прощай! Прости, что называла тебя Адольфом Гитлером. Я желаю тебе счастья в семейной жизни и вновь обрести твою двадцати — сколько-то — летнюю курицу.
Звонки.
Слышишь, как настойчиво звонит? По-мужски! Жан Габен звонит, сразу ясно! А что ты мне пожелаешь?
Голос. Ума обрести, хоть немного.
Она
На пороге — плюгавый смешной человек.
Он. Здравствуйте.
Она. Здравствуйте.
Он. А вы, стало быть, Аэлита.
Она. А в чем дело?
Он. А я, стало быть, Федя… Зовут меня так… Тапочки дадите? А то наслежу, боюсь.
Она оторопело глядит.
Она. Я что-то не понимаю. Кто вы такой?
Он. Не признали… А я вас сразу признал. Очень вы на фоту свою похожи. Это редко кто свою фоту посылает. Я с одной переписывался — так она вместо себя Галину Польских мне выслала. А вы хоть на актрису эту… похожая… Запросто и не глядя… могли ее фоту послать… Ан нет, послали — свою… Недаром Василий, уважаемый, всегда говорит: честная!
Она. А где же сам… Василий Иванович?
Он. Да «там» пока. Но скоро выйти должен. Под амнистию он попал.
Она. Но он же писал…
Он. Неужели еще не поняли? Ничего он вам не писал. Ни строчки…
Молчание.
Она
Он. Я… А Василий, уважаемый, только адресок мне ваш передал.
Она. Как, то есть, передал?
Он. Точнее, продал. Вместе с фотой вашей… Так что это я все три года слал вам письма.
Часть вторая
В антракте. Гримерная актрисы. Актриса и Гримерша.
Гримерша. Так все вас хвалят. Буквально все говорят: «Наконец-то вы играете свою роль».
Актриса. То есть, что ничего, кроме этой идиотки, я играть не должна?
Гримерша. Правда, там был один критик — фамилия у него такая нерусская… Говорят, он швед. (
Актриса
Гримерша. Он говорит, что вам эту роль вообще играть нельзя. Что все равно никто не поверит, что вас все бросают… и что надо было взять какую-нибудь некрасивую, несчастную актрису. А вы, дескать, только притворяетесь.
