религии йоруба — это своего рода Афродита; она ориша рек и любви. Кроме того, она наш небесный покровитель. Не все знают, что Колумб изначально назвал Кубу Хуаной в честь испанского принца. Ошун — единственная из ориша, кто постоянно живет на Кубе. Она поселилась на острове, потому что переживала за своих земляков, увезенных сюда в качестве рабов. Перед отъездом она спросила у своей старшей сестры, богини-матери Емайи, все ли на Кубе такого же черного цвета, как она. Нет, ответила Емайя, там есть и белые как мел люди. Поэтому Ошун попросила, чтобы Емайя превратила ее в женщину со светло- коричневой кожей и темными волнистыми волосами, в
Так что я радовался за Хуану. Я не особенно верил во все это, но моя мать научила меня уважать сантерию.
— Это носилось в воздухе, — сказала Миранда.
— Может, и так.
— Понятно, что для нее это хорошо. Но она начала говорить так много глупостей. Мне так кажется. В общем, она просила передать тебе, что у нее остались теплые воспоминания о том времени, которое вы провели вместе, и что она желает тебе всего хорошего. Она рада, что ты остался в семье.
— Невероятно, — удивился я.
— Но я ей верю. Когда Хуана злится, я вижу.
— Это ведь не к спеху, — выдавил я из себя.
— Нет, не к спеху. Мне не нравятся «теплые воспоминания» Хуаны. Я хочу, чтобы ты был только моим. Можно?
— Конечно, — сказал я. — Ты ревнуешь.
— С ума схожу от ревности, — призналась Миранда.
Однажды после того, как Миранда выполнила учебное задание, она показала мне свои наброски.
— Это ты сама придумала? — спросил я.
Карандаш Миранды запечатлел экзотическое строение — частично современное, частично архаичное, похожее на храмы, оставленные высокоразвитой цивилизацией, ранее не известной миру.
— Что ты имеешь в виду? Ты что, никогда раньше этого не видел? Это здесь, в Гаване, — сказала Миранда.
— Что это?
— Ты должен увидеть своими глазами, — сказала она. — У тебя завтра есть время?
На следующее утро мы сели в автобус, который шел на запад по проспекту Линеа, через туннель под рекой Альмендарес и дальше по великолепной 5-й авеню в квартале Мирамар по направлению к району Кубанакан. Мы вышли на 115-й улице и дальше пошли пешком. До революции это был богатый район, настолько богатый, что кубинцы здесь практически не жили. В то время район даже назывался по-другому — Кантри-клаб-парк.
Я не знаю города, в котором живу, осознал я. Это стало особенно очевидным, когда мы с Мирандой брели по парку, а из зелени начали появляться здания удивительной красоты. Сначала мы увидели школу пластических искусств — чудо, объединяющее чувственные восточные купола и футуристические колоннады.
— Груди! — сказала Миранда и хихикнула. — Порро сказал, что хочет построить деревню из грудей.
Я вообразил себя конкистадором. Вот я прорубаю себе путь в джунглях с помощью мачете и внезапно, в просвете, замечаю что-то невероятное — группу храмов майя, которые никто из европейцев раньше не видел. Но джунгли собираются взять реванш.
— Ну как тебе? — спросила Миранда.
— Просто невероятно, — сказал я.
— Я знала, что тебе понравится. Знаешь, что мне напоминают эти здания? Твои стихи. Ты понимаешь, о чем я?
Я попытался понять. Было легко сравнить здание и роман: фундамент, несущие конструкции, окна, пол и крыша, выбор принципов построения, материалов и цветов. Но
По рассказам Миранды, Фидель и Че задумали построить школы искусств, заканчивая партию в гольф на покинутом поле. Школ должно было быть пять — музыкальная, пластических искусств, балета, драмы и современного танца. Задание выстроить их получил молодой кубинский архитектор Рикардо Порро. Он пригласил в проект двух итальянских коллег. Им так и не выделили никакого бюджета, но каждый архитектор получил в свое распоряжение по триста пятьдесят рабочих, чтобы возвести здания как можно скорее. Таков был дух первых послереволюционных лет, полных энтузиазма и безумия. Единственным условием было использование легкодоступных материалов. Бетон и сталь достать было трудно. Поэтому архитекторы выбрали кирпич и терракотовые плитки. Целью было создание уникального произведения кубинского зодчества.
— В Гаване много совершенно фантастических построек, — сказала Миранда, — но самые красивые здания были созданы в стилях, которые в представлении людей связывались с колониализмом или империализмом. По идеологическим причинам эти стили нельзя было использовать. Но что оставалось? Мы — смешанная культура. Индейцы ничего после себя не оставили. Поэтому Рикардо Порро и его коллеги выдумали стиль архитектуры, отражавший испанские корни и связи с мавританскими прообразами и одновременно несший в себе элементы афрокубинской культуры. И все это было сдобрено идеями позднего Корбюзье. И теорией об открытой архитектуре, взаимодействующей с окружающей местностью.
— Похоже, что окружающая местность настаивает на том, чтобы сказать последнее слово, — заметил я. — Но почему же все эти здания разрушаются?
— Потому что весь комплекс оказался идеологически некорректным, — сказала Миранда и улыбнулась. — Разве ты не чувствуешь?
Я огляделся.
— Да, может быть. Здесь все слишком чувственное. Чересчур поэтичное, если можно быть
— Да. Они оперировали не совсем такими понятиями. «Буржуазное», ясное дело. «Буржуазно- элитное», насколько я помню. «Индивидуалистическое» и «нарциссическое». Это было связано с идеологическими переменами. После ракетного кризиса 1962 года, когда Советы вторглись по-настоящему, проект попал в немилость. Рабочие были отправлены на другие объекты. В 1965-м строительство полностью прекратилось. Было заявлено, что школы готовы, хотя это совсем не так.
— Как печально, — сказал я. — А что случилось с архитекторами? Они построили что-нибудь еще?
— Рикардо Порро был изгнан. Его раскритиковали за то, что у него буржуазное, а не пролетарское происхождение, и обвинили в растрате революционных ресурсов. То, что двое других архитекторов были иностранцами, тоже оказалось неуместным. Порро эмигрировал в Париж и стал успешным европейским архитектором. Оба итальянца остались. Одного несколько лет назад обвинили в шпионаже, взяли под стражу и выслали с Кубы. Другой, Роберто Готтарди, все еще живет здесь.
— Меня удивляет, что вы изучаете такие вещи, — сказал я. — Вообще-то можно подумать…
— Естественно, про Рикардо Порро нам не преподают, — сказала Миранда. — А ты как думал? Я приехала сюда по собственной инициативе. Когда я попыталась поговорить о школах искусств с профессором Масео, он попросил меня быть поскромнее. Если хочешь сделать карьеру, сказал он, не советую тебе увлекаться буржуазно-индивидуалистическими отклонениями. Но рассказал, как найти Готтарди.
