в голову. Но внезапно перед ней стало совершенно невозможно устоять.

Я немного потянул время:

— Что вы можете предложить?

— Если вы согласитесь, то сборник стихов в апреле или мае. Думаю, потребуется немного времени, чтобы сократить самые длинные произведения. У вас хватит материала для сборника?

— Полагаю, да. А кто будет сокращать? — поинтересовался я.

— Вы сами, конечно. Надеюсь, с небольшой помощью с моей стороны.

Я видел, что ему тяжело стоять, но свободного стула не было, и я не мог попросить встать кого- нибудь из девушек. Конечно, я мог обратиться к Луису Риберо… но он был совершенно поглощен разговором, и я хотел, чтобы он слышал каждое слово. Какое-то время я сидел и думал: нельзя сказать, что все происходит по социалистическим законам. Разве Эстебан Карлос не вел себя как капиталист — человек, который нашел хороший бизнес-проект и просто обязан его заполучить, неважно, какой ценой? Я улыбнулся своим мыслям и бросил взгляд на Хуану.

— А что думаешь ты, Хуана? — спросил я.

— Балда, конечно, я думаю, что тебе надо действовать! — ответила она. — Только представь себе, что может получиться!

— Миранда? — спросил я и заглянул в глаза сестры Хуаны.

— Конечно, — просто ответила она.

— Спасибо за поддержку, — сказал я. А потом, повернувшись к Хуану Эстебану Карлосу, продолжил: — Прекрасные сестры Эррера сказали свое слово. Книге быть. Хочу угостить вас чем-нибудь, чтобы скрепить договор.

Я только что получил деньги от Рафаэля, проценты от входных билетов (что было не вполне законно), почти семьдесят песо. Для меня это была огромная сумма.

Хуана поцеловала меня. Потом, после того как я какое-то время сидел и сверлил ее взглядом, Миранда тоже поцеловала меня. Иногда мне кажется, что это был самый счастливый вечер в моей жизни.

Поскольку мне удалось заработать на своем выступлении, на следующий день я пригласил сестер Эррера на пляж. Из центра города мы наняли частника на одной из старых американских машин. Мы радовались, проносясь мимо молодежи, стоявшей в очереди на автобус или демонстрировавшей нам la botella, «бутылочку», международный жест, означающий, что человек с удовольствием поехал бы на машине, но у него нет денег. Я сидел спереди рядом с шофером, а девушки сзади. Мы решили, что так нам будет удобнее всего, поэтому попутчиков не брали. К такому стилю жизни легко привыкнуть.

Помню, мы пели. День располагал к этому: солнечные лучи отражались от хромированных деталей старого «шевроле», ветер играл темными волосами девушек на заднем сиденье, в машине пахло потом и искусственной кожей, а снаружи — черным выхлопом от идущей впереди машины. Даже шофер пел. Пропагандистские плакаты вдоль дороги как могли старались напомнить нам, что мы вели дуэль не на жизнь, а на смерть с американскими империалистами, но этого мы сейчас не ощущали. Мы ощущали только, как прекрасна жизнь.

В те времена пляж Плая-дель-Эсте еще не был отдан долларовым туристам и толпам торговцев, паразитирующих на них. Тогда доллар еще не был в обращении на Кубе, он появится только в следующем году, когда вернутся первые эмигранты и откроются первые государственные валютные магазины.

Пляж Плая-дель-Эсте, гаванская Ривьера, представляет собой девятикилометровую полосу великолепного белого атлантического песка. Флоридский пролив довольно неспокойный по сравнению с Карибским морем, омывающим южное побережье Кубы, и волны в нем могут быть очень сильными. В такие дни они выплескиваются на набережную Малекон, гаванский морской променад, и предлагают бесплатный душ и мойку машин. Тогда купаться на Плая-дель-Эсте опасно. На другой стороне дороги с начала 1970-х годов на советские деньги возводился гигантский отель. Планировалось, что в этом районе будет курорт для социалистических братских народов. Однако строительные работы продвигались черепашьими темпами, и весь комплекс так и стоял незаконченным, огромными бесконечными бетонными руинами — один из первых замеченных нами признаков того, что могущественное Советское государство не было таким непогрешимым, как нам говорили.

Вдоль всего пляжа располагались маленькие гостиницы и бунгало, рассчитанные на обычных людей. Ночь в них стоила всего несколько песо, но чтобы поселиться, необходимо было представить ходатайство из государственной организации. Молодоженов принимали охотно. Немало гаванцев провели свой медовый месяц на Плая-дель-Эсте: роскошь, в те времена доступная всем. Еще отдыхающим нравилось брать с собой зеленые военные палатки (почти у всех были такие) и ставить их на пляже. Позднее государство решило, что красивые пляжи нужны, чтобы зарабатывать доллары, и изгнало с них обычных людей. С 1980 года правительство стало организовывать «народные лагеря», campismos populares, новые места отдыха для кубинцев. Они находились в менее привлекательных местах, обычно в болотистых районах с тучами комаров, куда невозможно заманить туристов. Основной идеей было утверждение, что общение с туристами не приносит нам пользы. Оно может повредить нашему революционному самосознанию.

Но в 1978 году пляжи все еще принадлежали народу. Если человеку удавалось взять выходной и приехать на собственной машине, то там можно было прекрасно провести время. Семьи брали с собой корзины с едой, но холодное пиво и лимонад, фрукты и сэндвичи можно было купить на месте. Барахтаться в волнах разрешалось бесплатно.

У Хуаны и Миранды были купальники. У меня никогда ничего подобного не было. Я довольствовался обрезанными зелеными солдатскими брюками. Купальники у девочек были одинаковые, черные. После того как они переоделись, искупались и намочили волосы, разницу между ними заметить стало практически невозможно. Когда они стояли рядом, а солнце светило им в спину, они казались раздвоившимся кадром.

Сам я не спешил лезть в воду, мне нравилось лежать и нежиться на солнышке. Дул легкий ветерок, охлаждавший тело, и казалось, что удушливая жаркая влажность гаванских улиц осталась в лихорадочном потном сне. Я прогулялся метров двести до кафе и купил три бутылки лимонада, который непочтительные гурманы называли «куло-колой», то есть социалистическим вариантом типичного напитка гринго. В нем почти не было газа, но он хотя бы был холодным.

Мы долго лежали на солнце бок о бок, я посередине, и девочки рассказывали истории из своего детства. Все они без исключения были о глупости одной из них, и ни одна история не заканчивалась без протестов: «Что за бред! Это ведь ты… Да ты все неправильно помнишь! Лучше послушай…» Это было занимательно. Одна история свидетельствовала о том, что у Хуаны была говорящая кукла. В один прекрасный день она перестала разговаривать, но поскольку у девочек был трудный возраст, они решили, что куклу необходимо прооперировать. Сестры подошли к вопросу не по-любительски: сходили в отцовский кабинет и взяли скальпели, марлевые повязки и шприцы, сделали и общий наркоз, и местную анестезию. Вскрыв грудную клетку и вынув маленький динамик, на который надо было нажать, чтобы кукла что-нибудь сказала (и в котором сломался механизм), они онемели от ужаса. Миранда считала, что они вынули из груди куклино сердце. Но она слышала, что если закопать сердце под розовым кустом в лунную ночь и подождать три дня, то кукла оживет. Так они и сделали, но еще до истечения трех дней обе испугались, что кукла могла разозлиться на них и отомстить. Ни одна из них не решалась спать в комнате с куклой, перенесшей операцию на сердце, поэтому то, что от нее осталось, они тоже зарыли в саду и в конце концов забыли где.

Миранда считала, что это Хуана была суеверной. Их воспоминания были похожи на зеркальные отражения, и ни одна не хотела признавать свою неправоту.