«кусательные мысли» — постоянно против течения. «Дневник» жад­но читали даже не согласные с ним. Ибо это было приглашение в мир Достоевского.

Работа над «Братьями Карамазовыми» прервала «Дневник».

В эти годы самые близкие вечно одинокому писателю люди — Константин Победоносцев, журналист Алексей Суворин и прочие вожди ретроградной партии. Это его круг. Но и они должны опа­саться Достоевского. Как бы ни был он консервативен в своих убеж­дениях, он никогда не сможет стать официозным. И если он славит союз «народа-богоносца» с самодержцем, то в интересах народа, и если выступает против нигилистов, то отрицает расправы и казни. «Сжигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком... Нравственный образец и идеал есть у меня один — Христос. Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков, — нет. Ну так значит сжигание еретиков есть поступок безнравственный» (письмо К. Кавелину).

Эти знаменитые строчки — ключ к Достоевскому...

Верность Христу важнее для него верности убеждениям. Она и есть его убеждение... И если сегодня он ретрограднее всех ретрогра­дов, то завтра он вдруг — либеральнее всех либералов. Он напишет в «Записной книжке»: «Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая. Сколько подлецов к ней примкнули». И будет называть себя... «русским социалистом!»  

Он в постоянном диспуте... с самим собой. Это битва «нет» и «да',которые подчас мучительно одновременно звучат в его душе.

И последний его роман-завещание «Братья Карамазовы» — гигант­ская фреска, изображающая битву Бога и дьявола в человеческом сер­дце, полный предчувствий апокалипсической катастрофы, которая гро­ зит России.

«Братья Карамазовы» печатаются сейчас — в 1879—1880 году — под грохот взрывов террористов. И роман имеет небывалый читательский успех.

И, конечно же, самый злободневный из русских писателей, был по­трясен случившимся 5 февраля. Вскоре после взрыва в Зимнем дворце в квартире Достоевского состоялся прелюбопытнейший разговор.

20 февраля его навестил Алексей Сергеевич Суворин, человек, которо­го знала вся читающая Россия. Алексей Суворин — владелец и редак­тор «Нового времени» — влиятельнейшей официозной газеты.

Суворин явился с морозца — высокий, худой, как всегда в распах­нутой бобровой шубе с тростью. В лице этого человек было что-то ли­сье, бесовское. Суворин вполне мог стать героем романа Достоевского.

Он выбился из жесточайшей бедности, стал известным журналистом, его фельетоны читала вся Россия. Ему пришлось пережить трагедию, пос­ле которой он едва не помешался: его жену застрелил в гостиничных но­мерах любовник. Суворина привезли в гостиницу и она умирала на его руках. И все это обсуждалось в газетах... Но он не сломался. Весь ушел в дело — купил захудалую газету «Новое время» и в короткий срок сделал ее знаменитой. Причем основной линией газеты вчерашнего бедняка стал патриотизм националистической партии, ненависть к либералам и анти­семитизм. «Девиз суворинского 'Нового времени', — зло писал Салты­ков-Щедрин, — идти неуклонно вперед, но через задний проход».

И тем не менее этот блестящий и страшный человек был другом двух величайших писателей — Достоевского и впоследствии Чехова. Суворин подробно описал в дневнике свой разговор с Достоевским. И этот удивительный разговор совершенно необходим для понима­ния того, что происходило тогда в России.

«...Достоевский занимал бедную квартирку. Я застал его за круг­лым столиком в гостиной, набивающим папиросы». У Достоевского только что закончился припадок эпилепсии, и «крас­ное лицо его походило на лицо человека, вышедшего из бани, где он парился».

И они заговорили, естественно, о том, о чем говорили тогда все и всюду — о 5 февраля — о взрыве в Зимнем дворце. И Федор Михайло­вич, набивая папиросы, предложил Суворину разыграть весьма страшноватую коллизию.

— Представьте себе, Алексей Сергеевич, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро (магазин на Невском, где продавались кар­тины. — Э.Р.) и смотрим на картины. Около нас стоит человек, кото­рый притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предуп­редить о взрыве или обратились к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

Иными словами, Достоевский спрашивает Суворина: если бы мы с вами узнали, что произойдет тот взрыв 5 февраля в Зимнем двор­це, мы бы пошли об этом сообщить?

Ответ, кажется, совершенно ясен — побежали бы! Ничего подобного! Следует совсем иной страшный ответ Суворина. Редактор официознейшей газеты отвечает. «Нет! Не пошел бы!» И Достоевский, автор «Бесов», говорит... то же!

— И я бы не пошел! Почему? Ведь это ужас! Это — преступление. (Ну, еще бы искалеченные и убитые! И возможное убийство госуда­ря! — Э.Р.). Мы, может быть, могли бы предупредить!

Итак, автор «Бесов» отказывается идти предупредить страшное преступ­ление — вероятное убийство царя! И далее он объясняет — почему.

«Вот набивал папиросы и думал, перебирал причины, по кото­рым нужно было это сделать: причины серьезные, важнейшие, го­сударственной значимости и христианского долга. И другие при­чины, которые не позволяли бы это сделать, прямо ничтожные. Просто — боязнь прослыть доносчиком. Представлялось, как приду, какна меня посмотрят, станут расспрашивать, делать очные ставки, по­жалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напе­чатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаянья. Разве это нормально? У нас все ненормально».

«Достоевский... долго говорил на эту тему, — пишет в дневнике Су­ворин, — и говорил одушевленно».

Да, произошло самое ужасное. Либеральная, прогрессивная часть рус­ского общества сочувствует... террористам! Они стали героями, «свя­щенными коровами», которых нельзя трогать. Убийцы людей в глазах либеральной интеллигенции — главные борцы со слякотной властью. Властью, когда-то соблазнившей страну реформами и нынче от реформ отказавшейся и занимающейся вместо реформ беспощадными реп­рессиями. И неслучайно с террористами приятельствуют известные ли­тераторы, журналисты, адвокаты... Наш знаменитый писатель Глеб Ус­пенский — хороший знакомый члена И.К. «Народной воли» террори­стки Веры Фигнер, а другой террорист, член И.К. Николай Морозов в 1879 году прятался на квартире литератора Владимира Зотова и т.д.

И Вера Фигнер скажет в это время: «Мы окружены сочувствием большей части общества».

И будто подтверждая это, Достоевский в заключение сообщает Су­ворину невероятное. Достоевский говорит, что «напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов...» «Он хотел провести его через монастырь. И сделать революционером. Он совершил бы преступление по­литическое. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, есте­ственно, стал бы революционером», — записал Суворин в дневнике.

«Преступление политическое», за которое казнили, был террор.

Итак, Достоевский, заклеймивший «русский нигилизм» в «Бесах», объявляет, что сделает революционером-террористом (то есть «бесом») любимейшего своего героя — святого Алешу Карамазова! Невероятно!

Великий князь Александр Михайлович впоследствии напишет в сво­их мемуарах, будто Достоевский прямо говорил об этом с «необычай­ной искренностью»: «Подождите продолжения. («Братьев Карамазорых»— Э.Р.). В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша — убьет Царя».

Такова теперь правда жизни, мимо которой не может пройти Достоевский: в террористы, в «бесы» идут лучшие молодые люди, думающие о счастье народа. («Он искал бы правду и в этих поисках,