«30 ноября. Здравствуй, Роза!

Про абортивный цикл у птиц слышала? Это когда осенью многие птички вдруг на­чинают сходить с ума, как в весеннем любовном порыве. Обрати внимание ? сол­нечным осенним днем воробьи около метро безумствуют, как молодые, ухаживая за самками шумными гусарскими компаниями. Так вот ? это все потому, что освещен­ность осенью похожа на весеннюю, что их и обманывает. Многие даже строят гнез­да осенью и пытаются спариваться, бедолаги, но безрезультатно.

Впрочем, кто знает, может, это наше, человеческое, понимание воробьиной жизни, а для самих воробьев это как раз сладостная возможность отдаться безумству и ис­кушению, не страшась последующих родительских обязанностей?.. (Шут­ка.)

Это все к тому, что сегодня, за один день до начала зимы, по всей долине Сумбара над опустыненными холмами, как и всю предшествующую неделю, распевают, летая кругами в вышине, лесные жаворонки. Солнце светит, тепло, но ведь ни­какие другие жаворонки (а их здесь полно) не поют, а вот лесной (еще называется «юла») поет в массе и прямо?таки на надрыве. Почему? Что за особый талант? Откуда такая лю­бвеобильность?

Хотя на фоне прочих жаворонков юла конечно же многим отличается и по экологии (живет в России по лесным опушкам, перелескам и вырубкам), и по поведению (грустная повторяющаяся ритмичная песня вместо типичной журчащей трели; стаи меньшей численности; кормится иначе).

Самобытная птичка».

«16 декабря. Дорогой Васечка!

Сегодня вспугнул с поля от Сумбара сорок семь чибисов. Помнишь, мы видели чи­биса в деревне на мокром поле? Что за птица! Мечта. Не знаю другого вида, который бы выглядел одновременно так элегантно, так нарядно и так по–доброму. Какое бы ни было у меня настроение, как увижу чибиса с его смешным хохлом, сразу легчает на душе.

Здесь у нас чибисов нет; эта стая ? явно пролетные отдыхающие птицы. А я не дал им посидеть. Набрали сразу большую высоту, покрутились над этим местом, как бы говоря: «Мы здесь чужаки, пролетом…» ? перестроились несколь­ко раз, словно приноравливаясь к продолжению далекого пути, и полетели вдоль долины к неведо­мой для меня, но, види­мо, хорошо им самим известной цели.

А весной они полетят назад, на север, в наши края. Но это еще не скоро. А я вот уже скоро приеду, и мы все вместе от­метим Новый год! Будь здоров! Целую тебя очень крепко».

«17 декабря…. Два больших баклана летят над опустыненными холмами. Причем летят не транзитом, как летают уве­ренно мигрирующие даже над не подходящими для остановки местами птицы, летящие откуда?то издалека куда?то далеко, а мота­ются потерянно, словно не зная сами, зачем они здесь оказались и что здесь делают. Видеть морскую птицу в пу­стыне нелепо: «Подводная лодка в степях Украины».

«15 января…. Самолет садится в Ашхабаде. Каждый раз, прилетая в Туркмению, я сижу перед посадкой в снижающем­ся аэроплане, специально обращая внимание на специфический запах в салоне. Воздух, пропущенный через фильтры и вентиля­торы, насквозь пропитан искусственными запахами пластика, металла, обогрева­телей и кондиционеров. Это самолетный воздух.

А принюхиваюсь я к нему потому, что в радостном нетерпении жду момента, когда, нагнув голову, выйду из проема самолетной двери и, сделав первый шаг на трап, вдохну столь особый легкий азиатский воздух, совсем непохожий на прохладн­ый, влажный и густой московский, из которого я улетел три с половиной часа назад. И увижу Копетдаг на горизонте.

Запахи не забываются, поэтому, когда этот момент настает, я с первым же вдохом туркменского эфира, сочетающего в себе запахи дыма тандыров, хлопкового масла из раскаленных жаровен и таганов, прохладного зноя зимней пустыни, пыли и еще чего?то неведомого, в мгновенном восторге яркой вспышкой вспоминаю свой прош­лый прилет сюда и все, что происходило со мной в Туркмении ранее.

Проезжаю от самолета к зданию аэровокзала в автобусе без сидений и останавли­ваюсь с прочими пассажирами в ожи­дании багажа. Ждем на улице. На небе ни об­лачка, солнце сияет вовсю; январь, теплынь, явно за двадцать.

Осматриваюсь по сторонам и вдруг ловлю себя на ощущении, что в окружающем что?то не так. Что?то неправильно. И в следующий момент уже понимаю, что именно. Присматриваюсь и не верю своим глазам.

Около белой стенки одного из зданий, сияющей на солнцепеке так, что невольно прищуриваешься, под козырьком кры­ши я вижу порхающие черные силуэты четырех… летучих мышей!.. Зимой. В полдень. На солнечном припеке. Полный атас.

Первая ошалелая реакция сменяется невольным изумлением и преклонением перед изяществом происходящего в при­роде.

Проигрывая в конкуренции с птицами (птицы ? более совершенные летуны) и бу­дучи отжатыми из дневной активности в ночную, летучки мгновенно используют крат­ковременное зимнее послабление в этом конкурентном противостоянии: зимой стри­жи, ласточки, мухоловки, славки и пеночки далеко в Африке. Их экологические ниши можно временно занять, изменив даже столь типичному для себя ночному об–разу жизни. Великолепно. (Через несколько лет я увижу такое же на зимнем солнцепеке у диких скал в долине Сумбара.)

Вспомнил увиденное вечером, уже в сумерках, и думаю: во дела?то… Изменись вот так что?нибудь более важное в на­шем подлунном мире, ослабни снаружи или внутри нас Госконтроль, полезут ведь упыри и вурдалаки со всех сторон на белый свет… Упаси Господи».