перепали. Я сра­зу заявил, что укроп и прочую зелень мыть не буду, не нанимался! Хватит того, что помидоры щеткой тру, расскажи кому в Москве ? засмеют. Ладно арбуз щеткой мыть, это еще куда ни шло, но уж огурцы с помидо­рами ? дурдом, да и только.

А куда денешься? Мытье овощей и фруктов здесь ? то ли рабство, то ли бесплат­ное кино. Сначала все кладется на пят­надцать минут в пополам разведенный уксус. Потом каждый корнеплод и прочий райский овощ персонально моется вруч­ную щет­кой со специальным пищевым финским мылом (здоровый зеленый брикет). Потом все снова споласкивается уксусной разбавкой, а уж потом начисто моется кипяченой водой. Ужас. А иначе запросто подцепишь что?нибудь, и хана; сиди потом весь рабо­чий день на горшке; примеров предостаточно.

Короче, подхожу с этой сумкой к совмагу сигарет купить: там втрое дешевле, чем в дуканах. Был как раз понедельник ? наш день в совмаге, отпускали по ведомости проекту пединститута (я на ней снизу от руки приписан как консультант). Заку­паем в совмаге популярные товары, и все отмечается в ведомости (в прошлый раз народ с воодушевлением набирал се­ледку и майонез). Раз в месяц брали и «норму» ? пола­ гавшуюся на человека бутылку водки, ? но лишь до небезыз­вестного постановле­ния; теперь боремся с пьянством, как и вся наша далекая страна.

Так вот, у входа в совмаг крутится пацан шуравийский, ждет мамашу. Ходит, неу­добно засунув кулак в нагрудный карман клетчатой рубашки, бубня что?то про себя. Вижу, распирает его прямо, подхожу… Он, как поймал мой взгляд, прямо кинул­ся ко мне и бережно раскрывает потный кулак: «Дядя! Смотрите! Мама купила мне три сливы!» Трам–та–ра–рам, думаю, честное слово, дождаться бы сейчас эту ханумку да накрутить ей хвоста под видом особиста за такую экономию и урон со­ветскому ав­торитету… Впрочем, какой из меня особист с этой сумищей…

Обсуждали это вечером. Наши мужики из проекта собираются иногда вечерком в преферанс поиграть, так, входя, скла­дывают пистолеты на стол в прихожей» Префе­ранс ? дело такое, сидят до последнего, когда уже бежать надо, вот- вот дрейш, то есть комендантский час, когда часовые–царандоевцы, завидев кого?либо на улице, орут ужасающими, гортанно–звериными воплями: «Дрейш! ? Стой!» (европейцу так вовек не крикнуть). Тут картежники вскакивают, оружие свое в толкотне расхватыва­ют, распихивая по карманам, а жены на них покрикивают, чтобы опять пистолеты не перепутали…

В микрорайоне между нашим домом и домом напротив поставили недавно еще один бэтээр, так под ним через неделю уже все окрестные собаки ночевали. Как ни посмотришь из окна, в люке торчит то хвост, то голова толстого черно–белого щенка. Потом бэтээр уехал, а щенок этот день за днем все лежал на том самом месте и еду ни у кого не брал. Потом уже другой бэтээр поставили невдалеке, и вскоре этот пес уже гордо на нем восседал вместе с нашими солдатиками. Как с гру­стью сказала, проходя мимо и глядя на это, наша соседка, медсестра из госпиталя: «Хоть кто?то здесь рад нашему присут­ствию…»

О, вон наш самолет летит, празднично отстреливая из?под хвоста ярко горящие шашки для отвода теплонаводящихся ракет. А взлетают самолеты в аэропорту все­гда очень круто, сразу вверх, вверх; а ночью гудят без бортовых огней. И все­гда пара вертолетов при взлете в воздухе для прикрытия; вертолеты здесь ? дружные живот­ные, всегда парами или стайками.

Горы как в Кара–Кале. Пройтись бы по ним ногами, а то все на машине и на маши­не, не сунешься пешком никуда. Солн­це тоже самое. Горляшки те же самые. Одна загнездилась на балконе; точно так же замирает в испуге, когда выхожу поку­рить, как и у Муравских на веранде под козырьком крыши. Я сам был там, сейчас здесь. А контекст ситуации другой…

Иногда в такой момент Володин, продолжая заниматься бумагами, вдруг спраши­вал меня, стоящего у окна, про Туркме­нию и про орлов что?нибудь совершенно неожиданное и конкретное, явно не согласующееся с текстом читаемого им документ­а…

Из окна «тойоты» мы раз за разом рассматривали окружающие Кабул, недоступ­ные для нас предгорья Гиндукуша, ще–мяще похожие на Копетдаг, ? даже пыль и ветер там пахли так же, как в Туркмении. При этом мы нередко говорили о фасциатус­е, встречающемся и в Афганистане тоже, и порой всерьез высматривали его в парящей на горизонте хищной птице…»

«25 августа. Проснулся оттого, что на руке пикнули не выключенные перед сном часы. Три часа. Проснулся с празднич­ным ощущением здоровья и благодати жизни.

Встал, умылся, вышел на балкон. Темнота.

«Отчего луна так светит тускло на сады и стены Хороссана? Словно я хожу равни­ной русской под шуршащим пологом тумана…»

Ночь еще летняя, очень тепло. Но уже не то тепло, которое характерно именно для тропических стран, которое, будучи россиянином из средней полосы, постоянно отмечаешь с удивлением. Выходишь ночью на воздух, накатывающий на лицо теплы­ми волнами, и раз за разом ощущаешь, что в сочетании с ночной темнотой это очень непривычно для человека, вы­росшего в средних широтах. Нет, сейчас уже не так. Уже чувствуется, что это тепло вот–вот начнет сменяться летней ноч­ной прохладой.

Небо черное, но звезды где?то далеко. Такое чувство, что отсюда до них дальше, чем это казалось дома. Из?под балко­на, снизу–сбоку, раздается приглушенный разго­вор царандоевцев; не спит охрана.

И вдруг накатило (почему?то почти до слез, пардон уж за сантименты) воспомина­ние о всех былых ночах, когда доводи­лось остановиться вот так, глядя в теплую ноч­ную темноту, и ощутить такую волнующую и щемящую исключительность этого ноч­ного тепла и собственного в нем пребывания. Даже шире: собственного и всеобщего в нем бытия.

Всегда так ? вспоминается обо всем сразу, когда накатывает ощущение беспри­чинного счастья. Почему в несчастье ду­мается о чем?то конкретно, а в счастье ? обо всем сразу? А стержень ассоциаций ?- именно ночное тепло.

На его фоне конечно же в первую очередь вспыхивает Туркмения, Кара–Кала, Сум­бар и Копетдаг. Громаднейший, зна­чимейший кусок, последняя стометровка юно­шеского разбега, как у самолета перед отрывом от взлетной полосы. Когда предвари­тельные проверки–продувки уже позади, когда энергия прет, когда ее с запасом, когда все движение ориентиро­вано вперед и никаких раздумий (взлетать или не вз­ летать) уже нет. Когда ясно, что все дальнейшие резервы, возможно­сти и главные летные качества машины можно будет оценить уже лишь после взлета… (Хе–хе, многовато на себя берем и слишком патетически звучим… «Рожденный Полозовым летать не может!..» Хотя, с другой стороны, подумаешь, де­ лов?то… Ведь лететь само по себе не многого стоит. Гораздо важнее ? куда, зачем и с кем…)

Вспоминаются сразу все былые кара–калинские луны, горящие, как анти–солнца, прохладным белым ночным огнем. Либо через ветви мелии в ВИРе, либо высоко и кругло над голыми пустынными холмами. Над неожиданным и близким раскатистым хохотом шакалов, из?за которого идущая рядом девушка–женщина, которая в такой момент кажется девоч­кой–ребенком, вдруг цепляется тебе за руку от страха, а потом сама смеется над своим инстинктивным испугом.

Или ночь над долиной Сумбара, когда машина останавливается, молкнет ревущий мотор, и, вдруг разом, словно из ни­откуда, появляются горы по краям долины, нави­сающие над дорогой скалы, черное небо над ними, шум текущей реки, и эта молча­ливо светящая надо всем и всеми огромная, спокойная,