В иных обстоятельствах я никогда не пошел бы на штурм этого гнезда в лоб. Преж­де всего ? чтобы не беспокоить птиц. Но в данном случае такое беспардонное втор­жение простительно.

Я проверяю на себе аппаратуру, застегиваю все карманы и начинаю подъем на­верх…

«13 июля. Дорогой Васюша!

Ты любишь есть торт «Птичье молоко»? Любишь, любишь. А знаешь, почему он так называется? Потому что такое на­звание ? это символ чего?то несбыточного, не­виданного, того, чего на самом деле не бывает. Люди ведь часто стремятся раздо­быть или отыскать что?нибудь такое, чего нет на белом свете. Вот и придумали ? «птичье молоко»: ведь птицы своих птенцов молоком никогда не кормят. Кроме голу­бей. И вот я недавно видел, как одна очень красивая птичка ? малая горлица (она действительно маленькая и живет здесь у меня в Туркмении в поселках вместо тол­стых мо­сковских голубей) кормила этим «молоком» своих птенцов. Самое интерес­ное ? это то, как ее дети выпрашивали себе поесть.

Уже подросших птенцов–попрошаек было четверо, и они окружили свою маму на земле со всех сторон. Но просто так она их не кормила, а кормила только тогда, когда птенец делал специальный секретный жест (ты ведь уже знаешь, что в каждой семье есть свои маленькие секреты? Помнишь наш секретный звонок в дверь и наш условный свист?)

Птенец нагибает голову, вытягивает вперед шею, прижимается к маме боком, а по­том накрывает ее раскрытым крылом и похлопывает ее этим крылом по спине. И только после этого мама открывает рот, птенчик засовывает туда свою голод­ную го­ловку и получает порцию этого голубиного «молочка», которое и не молоко вовсе и уж конечно же не торт, который ты так любишь и которого я уже давно не ел. Когда приеду домой, обязательно такой купим.

А пока давай там молодцом. Слушайся Маму Клару».

«24 июля…. Отчетливо помню солнечное летнее утро в Едимново на Волге, когда, проснувшись, я в очередной раз вскакиваю и сразу спешу на заднее крыльцо дома, как на работу. Мне семь лет, но у меня уже неделю важное и ответ­ственное дело: я плету канатик, чтобы поймать курятника.

(Тем давнишним летним деревенским утром я еще не знаю ничего про свою буду­щую орнитологию, равно как и того, что мой заветный курятник ? это никакой не ку­рятник, а канюк (Buteo buteo), который кур?то и не ест, а питается мышами. И я кото­рый день подряд одержим разработкой плана поимки загадочного курятника, одного из тех, которых вижу парящими над полями ближе к лесу за деревней.)

Во–первых, курятник ? это очень большая и сильная птица. Я, собственно, ни­когда не держал его в руках и даже не ви­дел близко, но понимаю, что он ? большой и сильный. А как же иначе? Ведь летают они в вышине, на огромной высоте и все равно видны аж до полосок на крыльях, когда сквозь них солнце просвечивает. Ко­нечно, они огромные. А раз так, то и сильные. Потому что все орлы сильные.

Поэтому поймать курятника ? дело сложное. Но я уже придумал как. Я посажу в поле приманку? курицу, привязанную к колышку, разложу вокруг нее большую петлю, замаскирую ее травой; протяну от петли канатик, его тоже замаскирую тра­вой; выкопаю неподалеку на поле яму, сяду в нее, тоже замаскируюсь травой и буду сидеть в засаде, держать в руке кана­тик и ждать–наблюдать, когда курятник кинется сверху на приманку. И вот, когда он вцепится в курицу, я дерну за канатик и быстро затяну петлю на хищных лапах и наконец смогу потрогать руками пестрые перья на сильных орлиных крыльях…

В общем, любому понятно, что канатик во всем этом ? самая важная деталь: не выдержи он, разорвись, и ничего не по­лучится. Поэтому я и плету канатик уже три дня, но работы у меня впереди ? на месяц, а то и на два; может, и не успею за это лето до возвращения домой в Балашиху; тогда следующим летом доплету, а курятни­ки здесь и следующим летом ле­тать будут, и через сто лет, и, наверное, даже через тысячу…

Но торопиться с таким важным делом мне нельзя. Я и не тороплюсь. Я плету так, как настоящий исследователь все де­лает для настоящей экспедиции. Мой канатик, когда будет готов, выдержит и двух орлов сразу. А знаете почему? Потому что я пле­ту его из самого прочного материала, какой сейчас только могут сделать у нас в стране!

Ни у кого в деревне такого материала нет и быть не может, потому что самое проч­ное и лучшее у нас в стране ? это то, что делают для космических ракет. Вы спроси­те, откуда в Едимново то, что делают для ракет? А у меня есть! Потому что Папа только что приехал из Казахстана, где он был в командировке в специальном месте Байконур. Это то самое место, откуда герой Юрий Гагарин полетел в космос. Это кос­ модром.

Так вот, когда космический корабль возвращается на землю, он уже не ракета, этот корабль, а круглый шар, который спускается вниз на огромном парашюте. И этот па­рашют прикреплен к этому самому шару, в котором сидит космонавт, специальными ремнями ? стропами. И вот как раз такие стропы Папа и привез из Байконура!

Никто из взрослых стропами этими не интересуется. Они все удивляются другому, что Папа тоже привез оттуда же, ? простой бутылке с коричневой головкой из сургу­ча. Сургуч, если вы не знаете, ? это то самое, что стоит на почте в горя­чей банке с подогревом снизу и на что потом ставят штемпель, когда посылку запечатывают. Он еще, когда застынет, от­ламывается от бумаги крошащейся корочкой, если пальцем подковырнуть. А здесь он на бутылке почему?то. Необычно. И про саму бутылку гово­рят, что она необыкновенная: «Питьевой спирт».

(Я думаю про все это, когда стою за домом в густой и росистой утренней тени и, ежась от задержавшейся здесь с ночи прохлады, еще даже неумытый, плету канатик, перебирая нити и завязывая их мудреным узлом в рельефную сверхкреп­кую вере­вочку.)

Из?за этой бутылки собрались все братья к Папе в гости, уселись за столом, слов­но праздник у них какой; говорят Папе: «Ну–у, Шура, удивил ты нас всех! Это ведь надо же, в деревне гвоздей не достать, а для космоса все у нас есть!..»

А Папа так торжественно сургуч с бутылки обколотил аккуратно ножом, открыл ее. Мужики сразу все: мол, дай понюхать! Дай понюхать! Передают бутылку вокруг сто­ла, нюхают по очереди, кто?то аж зажмурился («Крепчак!»), кто?то наоборот, мол, надо же, и не пахнет ничем, наверное, сверхчистый! Давай, Шура, разливай по но­жичку!

Все рюмки составили вместе ? разливает Папа. Никогда я такого не видел рань­ше: чтобы что?то в рюмки разливали так аккуратно, по лезвию наклоненного ножа. Налили, разобрали, подняли, приготовились пить, сидят все молча и торже­ственно. И решили выпить «За космос!», потому что космос ? это лучшее, что есть в нашей стране, и самое главное (я, подсматривающий за происходящим из соседней комна­ты, тоже с этим согласен).

И вот выпили они все и сидят молчат, никто ничего не говорит, держат стопки на весу. И вдруг Валюшка