появился на свет второй сын.

Все шло хорошо, Рейнольду исполнилось восемь, когда внезапно странная болезнь свалилась на бедную Элинор. Не болезнь даже, а красные пятна на лице, которые не проходили ни от каких снадобий.

Вскоре она заметила явное охлаждение к ней мужа. Он напрочь забыл о супружеских обязанностях, навещал ее редко и только днем.

Ей и в голову не приходило, что причиной тому могли быть эти пятна, тем более что улучшение, хотя и медленное, постепенно наступало.

Однажды во время прогулки верхом кто-то из свиты попросил ее обратить внимание на небольшой дом, стоявший в некотором отдалении от их дворца.

— А что в нем такое? — спросила она с недоумением и увидела на лицах сопровождавших смущение, даже сострадание, напугавшие ее.

Ехавший вместе с ними гофмейстер объяснил Элинор, что по распоряжению графа отныне она будет жить в этом доме.

— Но почему? Разве мое место не во дворце? — воскликнула она.

— Такова воля графа… Вернее, его приказ, миледи, — в замешательстве ответил гофмейстер.

Она была возмущена, но еще более напугана.

— А сыновья?

— Они будут с вами, миледи…

Элинор хотела узнать у мужа, что стало причиной его решения, но он отказывался от встречи с ней. Она была так растерянна и подавлена случившимся, что даже не могла себя заставить уведомить ближайших родственников — короля Эдуарда и Филиппу — о том, что произошло. Да и о чем писать, если сама не знала причин столь внезапного охлаждения к ней мужа и наказания, которое вслед за этим последовало? Наказания без вины.

Она была любящей, верной женой, не помышляющей об измене. Хорошей матерью… Что же случилось? Это было похоже на страшный сон.

А может быть, злосчастные пятна на лице всему виной? Но ведь они исчезли…

Она томилась, худела от неизвестности и тревоги, и единственной ее отрадой были дети.

Преданные служанки не могли осмелиться передать графине слухи о ее будущем, которыми полнился дворец графа.

Наконец одна решилась:

— Миледи, вы не должны этого допустить.

— Чего именно? — спросила Элинор.

— Говорят, ваш супруг намерен развестись с вами и лишить ваших сыновей прав наследства. Он хочет жениться на другой и чтобы она родила ему наследника.

— Боже, этого не может быть! Отчего он сам не скажет мне, что разлюбил, не объяснит, в чем мой грех перед ним?

— Мы слышали, он сам не хочет этого.

— Не хочет чего?! — Элинор чуть не плакала, что было сейчас обычным ее состоянием.

Служанка затруднялась в объяснении.

— Не хочет… Ну, не может не любить вас… И, говорят, ужасно страдает…

— Я ничего не понимаю!.. Что мне делать? — в отчаянии восклицала Элинор. — Наверное, я должна написать брату, королю Англии… Ведь мы с графом ни разу не ссорились. Он был доволен нашим браком, нашими детьми… Ты говоришь, он собирается их лишить наследства? Но за что?

На лице верной служанки тоже было отчаяние.

— Миледи… Я слышала… Он боится… Все боятся…

— Боятся? Чего?!

— Проказы! — выпалила женщина.

— Проказы? Я не ослышалась?

— Да, миледи. Многие думают… и граф тоже… что вы больны проказой. Это потому, что у вас были на лице… эти пятна… И тогда он велел вас отделить, пока… Пока опасность не увеличилась… — Женщина уже вовсю плакала. — Еще говорят, от матери это всегда передается детям, поэтому граф решил развестись с вами и отказаться от сыновей… Хотя сам страдает, оттого что любит вас… Вот все, что я могу сказать. Больше ничего…

Последние ее слова потонули в рыданиях.

Как ни странно, то, что она сейчас услышала, успокоило Элинор.

— Так вот в чем дело, — произнесла она. — Почему же никто ничего не говорил мне раньше? И мой супруг тоже… Проказа! Похожа я на прокаженную?.. Отвечай!

— Сейчас нет, миледи, — пробормотала служанка. — У вас вся кожа совсем чистая… Да я их и не видела… этих больных.

— То была какая-то временная хворь, и она прошла от мазей и трав, которые я применяла, я уже забыла про нее… Пускай сам граф, если не верит, придет и убедится! Я пошлю ему записку, а ты передашь…

Она так и сделала, но граф не принял ни служанку, ни записку: боялся заразы.

Отчаяние вновь охватило Элинор. Она не видела выхода.

— Со мной и детьми обошлись несправедливо, — твердила она. — А мой супруг так страшится болезни, что не хочет ничего ни видеть, ни слышать. Разум изменил ему… Что же мне делать?

И однажды смелая мысль пришла ей в голову. Если он не желает видеть и слышать, надо заставить его сделать это! Чтобы он и увидел и услышал! И те, что поддерживают его страхи и советуют, как поступать, пускай тоже сами убедятся. Но в этом никто не сумеет ей помочь, даже ее брат король! Только она сама!..

Ей стало известно, что во дворце должны в очередной раз собраться знатные люди графства, и она приурочила выполнение замысла к этому времени.

В день, когда собрался совет благородных, она надела на себя легкое платье, открывающее руки, плечи и грудь, завернулась в плащ и, взяв обоих сыновей, отправилась во дворец.

Никто не посмел остановить ее, хотя все были удивлены и напуганы ее внезапным появлением. Пройдя по коридорам и комнатам дворца, она вошла в зал собраний, где уже были все в сборе, а граф сидел во главе стола на стуле, похожем на трон.

Держа за руки мальчиков, Элинор направилась прямо к нему и, откинув плащ так, что стало видно ее полуобнаженное тело, воскликнула в наступившем гробовом молчании:

— Милорд, я осмелилась прийти, чтобы доказать вам при всех, что слухи о моей болезни совершенно ложны. Пусть все посмотрят на меня и убедятся в этом… Смотрите, смотрите, милорды, и вы, мой супруг… И те, кто, быть может, распространял клевету о том, что у меня проказа, или верил этому. Я абсолютно здорова, милорд, и настаиваю, чтобы врачи, призванные вами, подтвердили это.

Все молчали, и она заговорила вновь:

— Вот ваши сыновья, милорд. В том, что они ваши, сомнений быть не может, ибо они похожи на вас, как две капли воды… И еще скажу вам… Если вы допустите, чтобы и впредь клевета заслоняла истину, если будете настаивать на нашем разводе, то пожалеете об этом, а ваши планы лишить детей наследства рухнут, как карточный домик!

Все взоры были устремлены на Элинор, на ее ослепительно белую кожу, не имеющую никаких признаков болезни.

В полной тишине граф Гельдрес поднялся и, подойдя к супруге, положил ей руки на плечи.

— Миледи, — произнес он дрогнувшим голосом, — вы правы. Я слишком большое значение придал слухам, возможно, и злонамеренным. Но, видит Бог, я испугался. Да и кто не испугался бы проказы? Вы доказали всем, не только мне, что эти разговоры были гнусной клеветой. Я прилюдно прошу у вас прощения… И думать не хочу о разрыве нашего брака. Если подобные мысли и приходили мне в голову, то лишь оттого, что я считал своим долгом произвести на свет здоровых наследников.

— У вас есть здоровые наследники! — воскликнула она, подталкивая к нему сыновей. — Вот они!

— Вы правы, миледи… Собрание окончено, милорды, — добавил он, обращаясь к присутствующим. —