очень извиняюсь, Валет, но налеты — дело безголовых биндюжников, которые решили, что с большим стволом в кармане им многое в этой жизни можно. Мне наплевать, но ты таки доведешь малышку до каторги и сам подохнешь на Сахалине.

— Каждому свое, — хмуро отозвался Валет, переводя взгляд с безмятежного Грека на ощетинившуюся Катерину. — Я — вор, и доля моя воровская. Все когда-нибудь на тот Сахалин попадем. И подохнем тож все, ни один под лавкой не спрячется.

— Валет, воры — это тебе не семечки в кармане, они разные. Кто-то на базаре тараньку тырит, кто- то, — Грек посмотрел на Катерину, — берет в магазине камешки на полсотни тысяч и спокойно едет в Париж. Мне почему-то кажется, что нашей Катьке Париж понравится больше Сахалина.

— Так ты с богом в доле, и он тебя не посадит?! — начал злиться Валет. — Для тебя на Сахалине шконок не срублено?! От и ладушки, стало быть, сговорено! Катька, ты с им в Париж едешь? Едешь аль нет?!

— Давно в морду не имел?.. — проворковала Катерина, шаря возле себя в поисках чего-нибудь тяжелого.

Грек придержал руку девушки и, ничуть не испугавшись метнувшегося в его сторону василискового взгляда, снова повернулся к Валету.

— Посмотри на эти ручки, халамидник, — уже без улыбки произнес он, показывая Валету длинные, тонкие пальцы Катерины. — Такими нельзя ковыряться в навозе. Твои налеты — это навоз, и очень дурно пахнущий. Уж если греметь на Сахалин — то за большое дело, а не за лабаз на Ближних Мельницах. Валет, хорошо подумай, прежде чем ответить мне «нет». Я хочу взять тебя в долю.

— Нет, — сразу же сказал Валет.

— Ну, была бы честь предложена, — спокойно ответил Грек, выходя на улицу. Но на другой день Катерина пришла к бывшему подельнику и объявила, что и она, и Валет — к его услугам.

Вспомнив сейчас тот день и ту ночь, которую ей пришлось потратить на то, чтобы уговорить любовника работать с Греком, Катерина невольно забеспокоилась. И, словно защищаясь от опасных мыслей, вытянула вперед, в свет лампы, руку с тонкими, длинными пальцами.

— Знаешь, Аня… Я действительно шикарная воровка. Мне всего девятнадцать, а у меня уже есть своя репутация, меня знают, меня уважают воры. И все это только благодаря Греку.

— Вот уж действительно есть за что благодарить! — не сдержалась Анна, и Катерина повернулась к ней.

— Аня, я могла бы просто оказаться на панели…

— Почему б тебе было не вернуться ко мне?!

— Да ведь у тебя я делала бы то же самое! Да-да, то же самое! Ну, наверное, мела бы подолом не тротуар, а паркет… но ведь это не меняет сути! А я не хотела, понимаешь, не хотела, по мне лучше воровать! Прости, прости меня, но это так!

Анна молча отвернулась к стене. Катерина, не глядя на нее, продолжала:

— Грек говорит, что у меня настоящий талант, что он сразу же это заметил, что такие руки — редкость… Ты права, я мало разбираюсь в мужчинах, но… но мне почему-то кажется, что, если бы он просто хотел спать со мной, то не стал бы тратить на меня столько времени. У него был другой интерес. Аня, ты ошиблась, — с облегчением закончила Катерина, повернулась к сестре — и осеклась, увидев залитое слезами лицо Анны.

— Аня?! Господи, прости меня, я вовсе не хотела… Я совсем не то собиралась говорить… Аня, да что же ты плачешь?! Я тебя так обидела?! Аня, господи, я никогда в жизни не судила тебя, ведь ты вырастила нас с Соней, и я знаю какой ценой! Я плохая сестра, я всегда все делала не так, но я тебя люблю, я… Нет, нет, не то, я знаю, что не то… — Катерина обняла сестру, крепко, неожиданно сильно прижала ее к себе, и Анна захлебнулась рыданиями, уткнувшись в твердое, угловатое плечо младшей сестренки.

— Аня, Аня, что же ты… Бедная моя… И сегодня, в магазине, тоже… Расскажи, что случилось, вдруг я сумею помочь.

Анна не отвечала, содрогаясь от слез. Катерина гладила ее рассыпавшиеся по спине волосы. Через плечо сестры смотрела на круглый прикроватный столик, покрытый кружевной салфеткой. На ней, аккуратно прислоненный к статуэтке Венеры Милосской, стоял большой фотографический портрет мужчины в военной форме. Катерина заинтересованно всмотрелась в высокую фигуру с широким разворотом плеч, в твердое ястребиное темноглазое лицо. Вполголоса спросила:

— Аня, это… он?

— Девочка, не стоит рисковать впустую, — сказал Грек, глядя сквозь приспущенные занавески гостиничного номера на серое дождливое московское утро. — Я уважаю твои чувства, сестра есть сестра, но… Мы ничем ей не поможем и просто погорим безо всякой пользы. А поскольку это не цацки с магазина, а, как ты говоришь, государственные бумаги, то и спрос с нас будет… по-государственному. Прости, детка, но я не в доле. Каждый должен заниматься своим. Я — честный марвихер, а не шпион. В мои годы менять ремесло смешно.

— И черт с тобой, — холодно ответила Катерина, глядя в сторону, чтобы Грек не заметил бешенства в ее глазах. — Ты прав, это дело семейное, я справлюсь сама.

— Дура! — взорвался вдруг Грек так, что Катерина от неожиданности подскочила. И тут же взвился сидящий верхом на стуле Валет:

— Не ори на нее, рукопомойник!!!

— Кто тебе тут рукопомойник, сявка немытая, язык отрежу, — нежно пообещал ему Грек, поднимаясь с кровати.

Валет с готовностью вскочил, и Катерине тут же вспомнился ночной разговор с сестрой. Господи… неужели правда?..

— Хватит!!! — рявкнула она, оба вора замерли и обернулись к ней. — Идите к чертям! Я все сделаю одна, а вы — проваливайте!

— Я останусь, — буркнул сквозь зубы Валет, неохотно возвращаясь обратно на стул.

Грек внимательно посмотрел на него, чуть усмехнулся. Повернувшись к взбешенной, тяжело дышащей Катерине, серьезно произнес:

— Детка, пойми, что умные люди не бегают по рельсам навстречу паровозу. Я знаю того фраера, про которого ты говоришь, это солидный фраер. Я скакать поперек его дорожки не рискну. И тебе это тоже не будет интересно. Кроме того — вспомни, ты ему должна, он отмазал тебя от каторги…

— Я его об этом не просила! Я хотела другого! Он меня не отмазывал, а просто обманул! И к тому же, Грек…

— Малышка, прости, но я ухожу. Я еще давно тебе говорил: работаем вместе, горим врозь.

Она шумно выдохнула, скрестила руки на груди и принялась размашисто, по-мужски мерить шагами гостиничный номер, отчаянно сожалея, что у нее кончились папиросы. Грек молча снял с вешалки пальто и шляпу, обернулся с порога, улыбнулся Катерине, ответившей ему яростным взглядом, и тихо вышел за дверь.

— Можешь и ты проваливать, — мрачно разрешила она Валету, который, по-прежнему сидя верхом на стуле, молча наблюдал за тем, как любовница мечется по комнате. — Я серьезно говорю, без понта и обид.

— Вот так бы в морду и дал лахудре… — хмуро сообщил в ответ Валет, вставая и насильно ловя ее за плечи. — Дура ты дура, куда ж я от тебя денусь? Смотри, Катька… Грек — он ведь правду сказал. Дело гиблое, ни на грош фарта не будет. Ты на каторгу уйдешь, и надолго, а я… я на Сахалин. Оттуда не бегают.

Катерина повернулась к Валету, внимательно и уже без ярости взглянула в его лицо.

— Я не дура, Сережа. И это все не хуже тебя знаю. Прости меня, ты прав. Уезжай в Одессу, я попробую сама. Не перебивай! — оборвала она открывшего было рот подельника. — С Сахалина я тебя не вытащу, это верно… А сама с каторги, если надо будет, подорву. А если нет… что ж, значит, судьба. Да пойми же ты, пойми, не могу я Аню вот так оставить! Она сестра мне! Она меня столько раз спасала. Если б не Аня — я бы уже пятый год в тюрьме сидела за то, что брата живьем в доме сожгла! Не могу я ее бросить, ей, кроме меня, никто сейчас не поможет!