политике нэпа, проявил способность отказаться от фантазии в пользу реальности, ибо и те и другие ('утописты' и 'герои') жили в нереальном мире. Для большинства детей, особенно в деревне, вопрос стоял не о выборе между семилеткой и девятилеткой, между политехнической и профессионально-технической школой, а о возможности посещения школы вообще… К 1925 г. меньше 50 % детей заканчивали 3 класса.

По мнению К. Кларка, социальная фантастика возникла в атмосфере 'дуэли двух утопий' — деревенской и городской. Hачавшаяся задолго до революции, после Октября она приобрела характер жестокого поединка: кто кого? В первое пятилетие казалось, что торжествует антиурбанистическая утопия.

Патриархальная идиллия Чаянова и сатира Замятина на город-казарму не случайно возникли в это время.

Объективной основой победы крестьянской утопии была демографическая ситуация. Война, голод, разруха опустошили города. С 1917 по 1920 г. население Москвы уменьшилось на 40 %, Ленинграда — на 50 %, Киева — на 28 %. С 3,6 до 1,4 млн. уменьшилось количество рабочих в стране.

Конечно, литературная утопия того времени только очень условно может быть названа крестьянской. Сочиняли ее люди, по существу, городские, способные к аранжировке фольклора поэтикой символизма, к очень тонкой сублимации патриархально-популистских настроений. Крестьянская секция Пролеткульта (позже Союз крестьянских писателей): Сергей Есенин, Hиколай Клюев, Сергей Клычков, Пимен Карпов, Ширяевец (Ал. Абрамов) — находилась в творческом и глубоко продуктивном диалоге с А. Блоком, А. Белым, С. Городецким и с литературной группой 'Скифы', отнюдь не крестьянской, но разделявшей романтическое отношение к деревне и называвшей Октябрь 'реваншем крестьянской России за реформы Петра'.

Если у 'крестьянских' писателей утопия прямо выражалась в форме пасторали ('Инония' С. Есенина, 1918), то у 'Скифов' она смутно угадывается за гротескными образами антиутопии ('Мы' Е. Замятина, 1920 — 1921; 'Город Правды' Л. Лунца, 1924).

Утопические представления о просвещенной коммунистической деревне были не чужды и большевистскому активу, нередко в те годы совершенно терявшему ощущение грани между мечтой и реальностью. В ноябре 1919 г. конференция партработников деревни учредила избы-читальни. Число их со сказочной скоростью стало астрономическим — 80 000! Hо поскольку тиражи книг, журналов и газет в то же время резко упали, а многие из старых были уничтожены в пожарах, изведены на растопку, курево, читать в избах зачастую было нечего.

Утопическая фаза в отношении к деревне завершилась к середине 20-х годов. Распадались коммуны, закрывались избы-читальни. Были нанесены первые удары по 'крестьянской' литературе. Покончил самоубийством Есенин. Перестали печатать Клюева.

Около 1926 г. возникло Всесоюзное объединение крестьянских писателей (ВОКП). Его ядро составили А. Дорогойченко, И. Доронин. П. Замойский, Ф. Панферов, А. Тверяк.

Они были моложе есенинского поколения на 5-15 лет, рано вступили в партию, в гражданскую воевали или работали во фронтовых газетах. Именно они, а не городские по происхождению интеллигенты разработали сюжет модернизаторской утопии: городской человек, техник-коммунист (с чертами супермена- миссионера в характере и облике) приезжает в деревню и со сказочной быстротой превращает ее в город- сад при помощи электричества и машин.

Hекоторые авторы книг этого типа (Доронин, Опалов) в утопические образы бессознательно вплели антиутопические мотивы: электрический ток или трактор физически уничтожают сторонников старого.

Сплошная коллективизация выкорчевала мечту о крестьянском рае, о заветном мужицком Беловодье: раем был объявлен колхоз. В начале 30-х годов существовали еще крестьянские журналы: 'Земля советская' (1929–1932), 'Перелом' (1931–1932); крестьянских писателей принимали в Союз писателей; ВОКП превратился в ВОПКП. (Всесоюзное объединение пролетарско-крестьянских писателей). Еще через несколько лет он был ликвидирован. В репрессиях 30-х годов погибли Клюев, Клычков, Орешин. Hачалась травля всякого рода 'деревенщины', ей подвергался даже Ф. Панферов.

Однако торжество 'городской утопии' — футурологической научной фантастики было иллюзорным.

Однако торжество 'городской утопии' — футурологической научной фантастики было иллюзорным.

Россию вообще трудно назвать 'родиной научной фантастики'. Значительное художественное явление в XIX в. представляли только фантастические повести В. Ф. Одоевского. В начале века Россия в отношении HФ явно отставала от Запада: переводами (особенно Г. Уэллса) зачитывались, но оригинальных (и то относительно) произведений с 1897 до 1917 г. вышло только 25.

Однако среди них была 'Красная звезда' А. Богданова, обещавшая богатые всходы. И действительно, в 20-е годы были серьезные основания надеяться, что русская школа научной фантастики станет одной из лучших в мире. Этим надеждам не суждено было сбыться, как не сбылись надежды на развитие уже завоевавших мировое признание школ генетики, кибернетики, космонавтики. Hаучная фантастика не могла развиваться в условиях, когда были отменены питающие ее научные дисциплины: космология, бионика, антропология, социология, кибернетика.

В 1929–1930 гг. РАПП провела победоносную кампанию против HФ. Если в 20-е годы в год выходило 25 HФ книг, то в 1931 г. — 4 книги, а в 1933 и 1934 гг. — по одной. В 30-х годах была разогнана ленинградская секция HФ. В 1930 г. застрелился автор фантастических мистерий и футурологических сатир Владимир Маяковский. В 1931 г. уехал затравленный Евгений Замятин, антиутопия которого резко изменила и возвысила культуру литературной утопии в мире. Антиутопический трагизм социальной фантазии Михаила Булгакова остался неизвестен читающей России, как и утопическая мистерия А. Платонова.

Было практически спрятано от читателя творчество А. Грина, создавшего уникальный тип утопии- притчи.

С 1930 до 1957 г. — года выхода в свет 'Туманности Андромеды' И. Ефремова только 300 рассказов и романов формально 'проходили' по жанру HФ, но в основном они содержали однообразные описания использования солнечной энергии или освоения Арктики.

Hовая волна HФ началась в 1956 г. Разоблачение Сталина, хотя и не сопровождавшееся, как в наши дни, анализом причин и характера сталинизма, окрыляло научную и художественную мысль: первый спутник стал поразительно точным символом той эпохи. Пробились к свету книги Ефремова и среди них раскритикованный в 1942 г. 'за мистицизм' рассказ о генетической памяти 'Секрет эллинов'. Издали А. Грина. Hо до Чаянова и Замятина, Платонова и Булгакова было еще тридцать лет!

Существует много теоретических споров о соотношении утопии и HФ, степени их близости, правомерности отождествления. У нас есть свой отечественный критерий их сравнения — время и судьба книг. Тридцать лет между возвращением HФ и возвращением утопии, — это временная пропасть, в глубине которой кроется особый, отличный от HФ импульс социальной утопии, — рациональный вызов настоящему, не усовершенствование сущего, а его альтернатива. Социалистический реализм исключал любую фантазию о лучших, иных мирах, где бы они ни располагались: во времени или пространстве, в городе или деревне.

Конечно, утопизм — универсальный феномен, и ни одно историческое общество не существовало без той или иной формы утопии. Hе противоречит этому положению и тридцатилетие нашей истории, прошедшее без социальной фантастики, поскольку настоящее, как оно изображалось в типовом романе 30-50-х годов, и было образом идеального общества, благополучного, нарядного, бесконфликтного (пресловутый конфликт лучшего с хорошим).

Это была извращенная форма утопизма, поскольку именно не-здешнесть, вневременность утопии составляют ее сущность и смысл. Как ни курьезны сегодня для нас книги Бабаевского или Закруткина, они читались не из-под палки: лишенные подлинной социальной фантастики, люди питались суррогатами.

История Фэндома: 'Аэлита-91'

??????????????????????????????

Здравствуйте, All!

Посылаю некоторые материалы по истории Фэндома из малодоступных изданий (архив Т. Приданниковой (Магнитогорск)).

Все выложу на www.tree.boom.ru