на охрану главной входной двери. Но слово «вставал» понималось им довольно относительно. Однажды, прослышав, что крысы нещадно грызут архивные дела, хранящиеся в цейхгаузе, он раздобыл огромный ларь и предложил Спыткиной хранить в нем старые бумаги. А чтобы крысам не было никакого ходу, ларь поставил в прихожей и на этом хотя и не очень-то мягком, но широком и просторном ложе похрапывал всю ночь.

И вот 30 июня, в самый что ни на есть обычный, ничем не примечательный день, над головой Федорова нежданно-негаданно грянул гром.

Проснулся он веселый — сразу вспомнился тот парень, что приглашал в портерную.

— Гляди ты, дружок объявился, — бормотал надзиратель, позевывая. — К скольки это он велел прийти? Ага, к шести… Что ж… сполню.

Вспомнив о пятерке, нашарил ее в кармане штанов, тщательно разгладил ладонью, аккуратно сложил вчетверо и спрятал в потайной карманчик.

На кухне он кое в чем помог повару и принялся за свой «баян» — так он в шутку называл огромную кастрюлю оставшейся с вечера каши.

Все как будто шло хорошо, но, когда он заправлял керосином лампы в коридорах, послышался крик:

— Федоров, Федоров, где ты?

— Тута я! — откликнулся он, еще не чуя беды.

— Скорее к начальнице. Сама требует. Злая-презлая.

Сердце у Федорова екнуло.

Сгорбившись и состроив на лице плаксивую мину, он нехотя пошел к двери страшного для него кабинета.

Княжна, с детства привыкшая помыкать простыми людьми, всегда с любопытством присматривалась к ним. Должность начальницы тюрьмы давала ей для этого широкие возможности.

Она детально изучила свою правую руку — Спыткину, многое выведала о ее семейной жизни, постаралась разгадать характер. Выводы были самые утешительные — Спыткина верна, как собачонка, жизнь ее, страшно серая и однотонная, не вызывала больше любопытства. Одну за другой вызывая к себе надзирательниц, начальница старалась понять этих таких невежественных и таких непонятных для нее людей.

Когда ей донесли, что Федоров часто пьет, княжна сначала не обеспокоилась. По ее разумению, русский мужик должен пить — чем же ему прикажете заниматься в свободное время?!

Но, поразмыслив, она все же решила вызвать надзирателя, хотя не совсем твердо знала, как вести себя с ним, — мужик вызывал у нее одновременно чувство гадливости и какого-то безотчетного страха.

Когда он вошел, княжна, слегка раздувая ноздри, подошла ближе и подняла лорнет. Но пахнувший на нее резкий запах заставил отвернуться.

— Чем это от тебя? — сказала княжна, брезгуя договорить фразу. — Опять сивухой?

— Никак нет! Лампы керосином заправлял.

Хрустальной пробкой от флакончика с духами княжна раза два провела под носом и поставила флакон на стол.

«С чего же начать?? — раздумывала она, разглядывая Федорова в лорнет. — Какой рослый, плечи покатые, лицо грубое, руки большие, ладонь тяжела, и пальцы с желтыми ногтями не гнутся. Кого он напоминает?»

Вспомнился вчерашний вечер, когда посетившие ее друзья заговорили о Распутине.

«Подумать только, — шептала ее давнишняя приятельница княжна Люся, — простой мужик пользуется во дворце таким почетом! Знаете, милая, это… это неспроста. Очевидно, в нем что-то есть… Да, да, эта самая мужиковатость, которую мы, увы, не знаем».

Княжна усмехнулась — уж чего-чего, а «мужиковатости» в Федорове было предостаточно.

Помедлив, она решила начать разговор с самой высокой ноты.

— Я хочу, наконец, с тобой расстаться. Это надо было сделать давно, да ты знаешь, какое у меня доброе сердце. А сейчас — все! Терпению моему пришел конец.

«Конец…» — подумал Федоров, и в глазах у него зарябило.

— Ваше превосходительство, за что?

Княжна подняла лорнет и, увидев сморщенное, плаксивое лицо, усмехнулась.

— Да ты никак плачешь? Это еще что за фокусы?

— Виноват, ваше-ство, — невнятно пробормотал Федоров, хлюпая носом, — Дом родной… благодетели… куда я теперича, хоть в прорубь.

Княжна, конечно, поняла, что мужик «играет», по достоинству оценила его уловку и усмехнулась.

— Ну, положим, сейчас лето, проруби ты не найдешь. А вот где ты, негодяй, сивуху находишь? Вот что странно!

— Видит бог… Да мы рази способные?… Оговорили меня.

Начальница резко поднялась.

— Не смей оправдываться! Я все знаю — и то, что ты пьешь, что всю ночь храпишь без просыпу. Так может поступать только… — Она не могла найти нужного слова и докончила: — Только негодяй! Понял?

Федоров понял одно — так ловко начатую сцену со слезами он испортил своим запирательством. Надо было что-то немедленно предпринять, сделать какой-то ловкий ход, чтобы не дать распалиться гневу начальницы.

— Ваше превосходительство, виноват я, сукин сын. Казните меня. Четвертуйте. Все стерплю…

Княжну удивил этот резкий переход — не всякий актер смог бы так ловко сменить настроение.

— Ты по делу, по делу говори, — спокойно сказала она.

— По делу, оно конешно. Только стыдно-с.

— Это еще что за стыд? Я приказываю. Слышишь?!

— Извольте, извольте, — замотал головой Федоров. — Значит, так… Вы еще на той неделе изволили, значит, приказать кажинное утро носить эти… цветы в Трехпрудный переулок… этому… ну как его… ахтеру.

— Довольно! — воскликнула княжна, и лицо ее покрылось багровыми пятнами. Такого хитрого хода от тупого мужика она никак не ожидала. Действительно, приказ о цветах она давала, но чтобы имя актера прозвучало здесь — боже упаси.

— Вот я и старался, — продолжал между тем Федоров. — Утречком, значит, на Арбат, в цветочный магазин, потом на Трехпрудный. А там, как позвоню, — мне, значит, того… стаканчик водки. Извольте, говорят, откушать-с… Я, понятное дело, упираюсь, а мне: «Ах ты, каналья, да как смеешь отказываться, не уважаешь, сукин сын!» Ну и прочие слова… Да-а…

Федоров развел руками и низко склонил голову.

Княжна отошла к окну.

«Нет, — думала она, — его мужиковатость не проста, в ней действительно что-то есть».

В течение этой паузы надзиратель понял, что попал в точку.

— Но больше этого ни-ни, не дозволю, пущай хоть на кусочки режут, — сказал он голосом раскаявшегося грешника. — Да и деньги, что вы изволили вложить, как сказал цветочник, того… вышли, так что и слава богу.

— Хитрец, — сказала княжна, оборачиваясь.

Федоров вздрогнул. Это слово испугало его. Откуда было знать ему, бедному надзирателю, что княжна имела в виду актера. Цветы он принимал, но к княжне был совершенно равнодушен, и, глубоко разочарованная, она давно уже притушила так внезапно вспыхнувшее чувство.

Федоров очнулся от оцепенения первым.

— Ваше превосходительство, — сказал он, делая решительный шаг вперед, — я вам еще хотел об этой… новенькой… Тарасовой.

— Что еще?

— Неловко выходит… — Федоров замолчал, желая заинтриговать начальницу.

— Приказываю — говори.