А потом нужно пообщаться с хозяином: этот плешоган просил зайти после тренировки, обещал озаботить какой-то интересной работенкой. Посмотрим, чего этот чудик такого интересного может нам предложить…

– Осень. Лист последний самый. В небе прочертил строку. Эмм… Меркнет световая гамма. Скоро ветер – зверь упрямый. Бросит снегом на скаку. Кхм…

– Это кто? – заинтересовался Василий, обмакивая пук ветоши в масло. – Александр Сергеевич?

– Это я, – скромно признался Соловей, вхолостую водя сухой тряпкой по глянцевито поблескивающему стволу карабина и мечтательно глядя на каракулевые облачка, ползущие по неправдоподобно синему сентябрьскому небу. – Стихарю помаленьку. Нет – поэтизирую. Так правильнее будет. Погодень располагает, понимаешь ли…

– Ну-у-у! Молоток, уважаю, – похвалил Василий, одобрительно мотнув бородой и не преминув заметить: – А в маслице-то макни, Твардовский ты наш. Чего всухую дерешь? Толку – ноль.

– Осень тихо входит в душу. Не врывается, как лето, – автоматически последовав совету егеря, Соловей макнул тряпку в масло и вновь вернулся в поэтическим изыскам. – Желтизна пророчит стужу. Эмм… просится тоска наружу. Не люблю ее за это. Эмм… Не люблю ее за грусть, что светла и бесконечна… Ммм… О! Что похабно и беспечно… раздевает девку-Русь… Вот.

– Ни хера себе! – вроде бы бесхитростно порадовался Василий. – Ну ты, блин, даешь, мать твою! Ну ты… Токо я не понял: кто кого раздевает-то?

– Прикалываешься? – Соловей отпустил взглядом облака и подозрительно уставился на Василия. – Тут такое построение фразы, что и коню понятно, кто кого раздевает.

– Ни хера не понятно, – встопорщился Василий. – Раздевает девку Русь. То есть – Русь раздевает девку. Какую девку, спрашивается? Почему она ее раздевает? И вообще: откуда девка взялась? Сначала о ней ни слова не было!

– Коню понятно, что если речь идет об осени, то она и раздевает девку-Русь! – живо отреагировал Соловей. – Осень! Понимаешь? Листья – как одежды. Облетают листья, Русь остается голой.

– А-а-а, вона как! – притворно «допер» Василий. – Голой, значитца! Стриптиз, типа? Ну-у-у! Вы, поэты, мать вашу, иногда такое загнете – хоть стой, хоть падай. Ха! Голожопая Русь – это того… мгм… Ха!

– Вредный ты дядька, Василий, – огорчился Соловей, потратив на тщательное изучение физиономии собеседника с полминуты и убедившись, что из-за напускной глуповатой озабоченности явно торчат здоровенные волосатые уши истинной егерской сущности. – Все с подколками да подковырками. Нет чтобы тихо порадоваться: не очерствел окончательно человек, красота природы из его души высекает эти… ммм… ну, искры, что ли. А человек этот далекий от поэзии, дилетант, можно сказать. Радоваться надо! Прозрел человек, достала его природа! А ты что?

– А что я? – Василий хитро прищурился. – Мы с тобой две недели живем вместе, а за это время я от тебя, кроме «ну», «ага» и матюгов, ничего не слыхал. А сегодня – вишь ты! – разнесло его. Девку-Русь он раздевать собрался! Ха!

– Тормоз ты, Василий, – безнадежно махнув рукой, резюмировал Соловей и неожиданно, безо всякого перехода, предложил: – А может, тебя по еблищу пару раз треснуть? Помнится, ты три дня добрый был да понятливый после того, как Пес тебе в репу заехал. Давай тресну, а? – И с готовностью привстал из-за стола, красноречиво положив карабин на столешницу и обтерев руки об штаны.

– Видали мы таких трескунов! – Василий, сохраняя на жидкобородой личине язвительную ухмылку, на всякий случай подался назад и укоризненно добавил: – Шутки у тебя, Иван, того… с придурью. Ты чисти давай, чисти! Тоже мне, помощник хренов…

– А это не шутки, – тихо уведомил Соловей, бочком огибая стол и приближаясь к хозяину усадьбы с явно враждебными намерениями – мосластые кулачищи разминает, дурак здоровый, похрустывает костяшками да неотрывно смотрит внезапно округлившимися глазами. Можно сказать – кровожадно смотрит! Оманьячел, короче, от безделья. Внезапный припадок.

– Давно пора тебя в стойло поставить, сволочь бородатая. Нет, не поставить – положить. Ты всех уже достал своими приколами. Ты что же это сделал, а? Ты такое светлое чувство испоганил, такое чувство…

– Да ты че, Вань?! – От столь неожиданного поворота событий вредный егерь мгновенно утратил насмешливость и в непритворной тревоге метнулся взглядом по сторонам. Ай, какая незадача! Оружие разобрано, бежать поздно, позвать на помощь некого, а в личном зачете у тщедушного егеря против крепкоплечего ветерана малых войн шансы столь мизерные, что плакать хочется. – Да я… Шутил же я! Обидеть не хотел! Вань – я же по-доброму…

– А стихи… Стихи нормальные? – Соловей на миг остановился и задумчиво постукал кулаком по столу. – А? Если по большому счету, без приколов?

– Да господи, боже ж ты мой! – со смятением во взоре егерь сложил ладошки перед собой – как на молитве, и вдохновенно крикнул: – Обалденные стихи! Просто обалденные! Пушкин это… того… Отдыхает, короче, Пушкин! Куда там, в задницу! Обалденные стихи!

– Ну ладно, раз так. По еблищу, значит, пока не надо, – примирительно буркнул Соловей, возвращаясь на место, и опять же без перехода уточнил: – Сколько, говоришь, до этой твоей Кабаньей пади?

– Так это… Ну, восемьдесят пять километров, – осторожно выдохнул егерь, с опаской наблюдая за своим визави. – Если на этой вашей бандитской тачке поедем, за полтора часа доберемся… Слышь, Вань, а может, тебе не надо ехать? Мы бы и с Саньком управились… А? А то я этому Ефиму не доверяю что-то… Какой-то он легкомысленный… Может, не надо?

– Надо, Вася, надо, – вполне озорно подмигнул Соловей, перестав тупо смотреть перед собой в одну точку. – Два часа назад ты имел другое мнение насчет Ефима. Испужался?! А ты не бойся – у меня с психикой все в норме. Это я так пошутил. На крепость тебя проверил. Ты шутишь, и я шутю – оба мы шутники, блин… Ты лучше расскажи, как ты на кабана собираешься охотиться. Методику, так сказать. Если я не ошибаюсь, его кто-то должен гнать на засаду. Загонять, так сказать. Нас трое. А ты хочешь взять двух кабанов. Ну и как мы будем?

– Пошутил? – усомнился Василий, с недоверием глядя на молодого ветерана. – Ну и шутки у тебя, Иван. Гхм-кхм… А насчет кабана – это просто. Не, гнать никто не будет. Этот метод мне не нравится. А мы сделаем так…

И Василий принялся с увлечением излагать Соловью свою передовую методику индивидуального кабанобойства. Извините, уважаемый читатель, но я вас в детали посвящать не стану: егерь запретил. Уперся, сволочь волосатая, и все тут – секрет, говорит. Ну и черт с ним, перебьемся. А пока он тут живописует технологические тонкости, пойдем посмотрим, как поживают остальные обитатели егерской усадьбы, и вообще – что творится вокруг да около.

Вокруг все нормально: усадьба располагается в живописном сосновом бору, в заповедной зоне Белогорского охотничьего хозяйства. «Желтизна пророчит стужу…» – это не более чем игра воображения. Толстый ковер из пожухлых сосновых игл скорее бурый, нежели желтый, его наличие не приурочено к демисезонью – тут, в бору, всегда так. В любое время года, кроме снежной зимы, бор однообразен: сверху зелень, у подножия могучих деревьев – толстый ковер. Это однообразие создает иллюзию надежности и умиротворения, заставляет на некоторое время забыть о всех треволнениях насквозь пропахшего асфальтом и бензином города, который не так уж и далеко – в каких-то сорока километрах.

Вторая половина сентября, «погодень», как изволит выражаться сентиментальный Соловей, вполне располагает: тепло, солнышко светит ласково, белесые кудряши по небу ползут. Прелесть!

В архитектурном плане усадьба ничем не примечательна: скромный жилой дом на три комнаты с кухонькой – скорее избушка, а не дом, да комплекс хозяйственных построек, как попало разбросанных на двадцати сотках. Забора нет – надобность отсутствует. В избушке, рассчитанной на двух-трех человек, тесновато для семерых, один из которых – лежачий больной, занимающий целую комнату, двое – молодая семейная пара, настоятельно требующая ночной изоляции от остальных для производства мероприятий эротосодержащего характера, а еще один – реактивный трехлетний малец, готовый двадцать четыре часа в сутки скакать на голове и орать благим матом от избытка чувств. Пока не наступили холода, житие сие терпимо. Тепло, можно целый день бродить по усадьбе и окрестностям, собираясь под крышу лишь к вечеру. Но слякотная непогодь не за горами. Если в ближайшее время ничего не изменится, невольным