В тот день по графику я дежурил у себя в питомнике служебно-розыскных собак. «Питомник», между прочим, неофициальное название. Помню, как привязался ко мне однажды ретивый штабист: «Запомните, лейтенант, нет никакого питомника! Есть Восьмое отделение Управления уголовного розыска!» Позднее нас перекрестили в 10-е, а затем и в 12-е отделение. Так что «питомник» — все одно и привычнее, и роднее.

На дежурстве ты безотлучно сутки. Здесь и бутерброды пожуешь, и чайку заваришь. Вот и в этот раз. Подошло время обеда, и мы со старшим инструктором Федором Ивановичем Тихомировым сели пить чай, тут же в дежурке. Но вскоре дверь распахнулась. Вошел Володя Богданов — второй наш старший инструктор. А вслед за ним, как будто робея, порог переступил широкоплечий коренастый человек в темно-синем плаще. Тихомиров подался ему навстречу, протягивая обе руки:

— Скорпионыч, старина, какими судьбами?

— Да вот, решил тебя проведать, — широко улыбнулся незнакомец. — Пустишь?

Так мне довелось познакомиться с самым знаменитым, наверное, в Ленинграде проводником служебно-розыскных собак (СРС) Петром Серапионовичем Бушминым.

Все мы, молодые кинологи, слышали о нем. Это человек-легенда. Сколько остроумно и талантливо раскрытых преступлений на его счету! Сколько фашистских диверсантов он обезвредил в блокадном Ленинграде! И это — человек-загадка… На реке Крестовка, напротив питомника, обретал крохотный круглый островок. Почему наши старики называли его не иначе как «остров Бушмина», так и осталось тайной. Зато мы хорошо знали другое. В вольере № 2, в том ряду, что слева от административного корпуса, жил прежде знаменитый Султан — розыскная собака Бушмина.

Султана (а вернее, чучело его) я видел только в милицейском музее, где он теперь поселился навсегда. Кажется, это была единственная служебная собака, которая умерла в питомнике естественной смертью, от старости. Когда Султан уже не мог работать, его по личному распоряжению комиссара милиции Соловьева перевели «на пенсию», сохранив за ним довольствие и его вольер.

Все молодые кинологи знали и еще одну поразительную вещь. Султана разрешили похоронить в питомнике, под одним из четырех кедров. Хотя территорию и здание бывшего Санкт-Петербургского яхт- клуба наше подразделение уголовного розыска занимало еще с 1924 года, такого здесь раньше не случалось.

Но кедры срубили под корень в 1971 году, когда на месте питомника строили «Свердловку», больницу для партноменклатуры. Так что новые корпуса — вроде памятника четырехлапому сыщику. А может, и другим СРС, и всему питомнику, которого уже нет…

На правах хозяина я предложил Богданову и Бушмину чаю. Включенный репродуктор транслировал выступление какого-то обкомовского деятеля. Он с пафосом вещал о наших новых грандиозных успехах. Однако эта речь вызвала у Бушмина, бывшего уже на пенсии, довольно грустные воспоминания. Возможно, этому способствовала и наша весьма скудная трапеза. Вместе с ним мы неожиданно перенеслись в блокированный фашистами город…

В декабре 1941 года его с Султаном вызвали в Смольный, где была совершена кража. В сопровождении чекистов их провели в подвал, на продуктовый склад. Бушмин не верил своим глазам. Верно ли, что Ленинград в блокаде? Правда ли, что горожане тысячами умирают на рабочих местах, на улицах, в своих квартирах, а милиционеры — на своих постах? Конечно, правда. И он это знал. Специально выделенные грузовики не успевают собирать трупы. Люди едят людей. Для борьбы с людоедством создан уже спецотдел, как в 21-м году!

Здесь же, в Смольном, полки склада буквально забиты ящиками с фруктовыми соками, лимонами, апельсинами, яблоками, грушами, вином, водкой, коньяком. Мясо в тушах. Окорока на крюках. Палки копченых колбас по стенам висели гроздьями. Пройти удавалось с трудом из-за наставленных в проходе бочек с маслом, медом и рыбой.

У Бушмина, еле таскавшего ноги от голода, закружилась голова, началась икота, потекли слюнки. Как и у Султана, тоже обалдевшего от такого обилия забытых или совсем незнакомых запахов.

Но работа есть работа. Немного покрутившись, Султан взял след от окна склада и уверенно направился в помещение, где располагались снабженцы. Там он без промедления бросился к светловолосой молодой женщине и схватил ее за полу рабочего халата. Она с криком отшатнулась. Бушмин дал команду «Ко мне!» — и пес тут же отпустил ее. Работа была закончена.

Вскоре энкаведешники имели уже полную картину преступления. Молодая работница через подвальное окно передавала продукты голодающим родственникам. Л помогал ей один из охранников — ее ухажер.

После войны Бушмин случайно узнал об их судьбе. На них списали недостачу продуктов еще на двух складах, прикрыв расхитителей покрупнее. Судили по закону военного времени и расстреляли. А объявления о приговоре для острастки развесили в «чреве» и других точках «штаба революции».

Первый раз за всю службу проводником, говорил Бушмин, не было у него гордости за Султана. Опись того продуктового склада, пожалуй, самый страшный обвинительный приговор. Только не девчонке, вычисленной Султаном, а жившим здесь припеваючи партийным шишкам. Дети умирали, а здесь ни в чем себе не отказывали. Хочешь сыра? Да вон же головки — не перечесть! А, может, лучше сгущеночки? Пожалуйста, что угодно!

Шоколад, печенье в коробках и пачках… Только не споткнись, «ум, честь и совесть», об мешок с картофелем! Они ведь в проходах понатыканы, чтобы ни пяди родного склада не пропадало без дела…

За поимку «опасного преступника» тут же последовала награда. Бушмина накормили пустым мясным супом с картофелем и крупой. На второе подали лапшу с котлетой, да еще компот из слив — на третье. Для голодного Султана принесли с полведра пищевых «отходов» с хлебом, кашей, макаронами, рыбой и мясными хрящами. Но Бушмин не позволил Султану съесть это все сразу, чтобы не по» губить друга. Попросил какую-нибудь банку В объемную жестянку из-под томата перелил еду из ведра и осторожно отнес в машину, на которой их привезли в Смольный. Напоследок — получил небольшую круглую буханку пшеничного хлеба, испеченную в Смольнинской пекарне, немного сахара, масла, полкружка колбасы, пачку «Казбека» и коробок спичек. Все это просто фантастическое в голодающем городе богатство он сложил в свою противогазную сумку, где обычно лежали только блокадная пайка, ложка да блокнот для рапортичек о деяниях великого Султана.

— Петр Серапионович, как это вы так подробно, так хорошо запомнили все, что находилось на этом окладе в Смольном? — не удержался и спросил я, когда он умолк.

— Жаль, что тебя здесь в блокаду не было, — отрезал Бушмин не без ехидства. — Тогда бы не спрашивал… А голодный глаз — он все видит. Даже один грамм. Когда тебя обвешивают или пайку хлеба делят. Поголодай с мое, тогда и поймешь…

Пришлось мне извиниться. Но Бушмин, не держа обиды, продолжил рассказ, который, оказывается, еще не совсем был окончен.

В Смольном в этот день неожиданно встретил он свою знакомую, Аню. Девушка работала в кондитерском цехе, пекла для партийного начальства и больших военных чинов пирожные, торты и пряники с медом. Жила молоденькая кондитерша в казарме, как и весь обслуживающий персонал Смольного, в том числе и охрана из НКВД.

Аня тайком передала Бушмину четыре прямика. И хотя молодой охранник засек это, но сделал вид, будто ничего не заметил. Он все время неотлучно был при Бушмине, и проводил после до ворот, где Скорпионыча и Султана ждала машина.