397
Палатин – один из холмов, на которых построен Рим.
398
Тибур – пригород Рима, где среди живописной растительности сохранились остатки древнеримских построек.
399
Августов век – то есть время правления императора Октавиана Августа (44 до н. э. – 14 н. э.), отмеченное расцветом литературы и искусства.
400
Аспазия – прославившаяся своей красотой и умом гречанка, покровительствовавшая писателям и философам, в том числе Сократу и Платону (V в. до н. э.).
401
…по выражению Лафонтена… – Пруст имеет в виду начало его басни «Голубь и муравей» (кн. II, 12).
402
Да отвратят боги (лат.).
403
Стр. 318. Сильвестр Бонар – герой романа Анатоля Франса «Преступление Сильвестра Бонара» (1881), далекий от жизни ученый-книголюб.
404
Стр. 323. …после всего пережитого в трамвайчике… – Имеется в виду разговор героя с Альбертиной в пригородном поезде, описанный в романе «Содом и Гоморра» (см. указ. изд., с. 520-522).
405
Стр. 330. …какие я испытывал, когда внушал Жильберте… – Эти переживания героя описаны в романе «Под сенью девушек в цвету» (см. указ. изд., с. 190-196).
406
Стр. 332. …по словам Декарта… – Об этом французский философ-рационалист Рене Декарт (1596- 1650) пишет в первой части своего «Рассуждения о методе» (1637).
407
Стр. 335. Латур Морис (1704-1788) – французский художник, мастер портрета.
408
Стр. 339. Тетя Октав – персонаж книг Пруста, тетка героя Леония (жена его дяди Октава); подробно описана в романе «По направлению к Свану».
409
Стр. 341. …не заглохнет у нее – Далее в рукописи вставка на отдельном листке, приводимая нами в сноске. Новейшие издатели включают эту вставку в основной текст. [Был такой момент, когда во мне пробудилось что-то вроде ненависти к Альбертине, но эта ненависть только оживила мою потребность удержать ее. В тот вечер, ревнуя ее к одной лишь мадмуазель Вентейль, я испытывал полнейшее равнодушие к Трокадеро – не только потому, что я направил ее туда, чтобы отвлечь от Вердюренов, но и потому, что, представляя себе в Трокадеро Леа, из-за которой я отозвал Альбертину, чтобы она не свела с ней знакомства, без всякой задней мысли назвал имя Леа, после чего Альбертина из чувства недоверия, боясь, что мне, пожалуй что, наговорили, чего и не было, опередила меня и выпалила, чуть-чуть отведя глаза: «Я очень хорошо ее знаю; в прошлом году мы с подругами ходили ее смотреть; после спектакля мы прошли к ней в уборную; она одевалась при нас. Это очень забавно». Тут моя мысль была принуждена оставить мадмуазель Вентейль и в порыве отчаяния, подбежав к бездне тщетных попыток что-то восстановить в памяти, прицепилась к актрисе, к тому вечеру, когда Альбертина прошла к ней в ложу. После всех ее клятв, которые она произносила так убедительно, после того, как я, пожертвовав собой,
