Стефан увлечен панной Эленой.

— Я ничего, решительно ничего об этом не знаю, — сказала пани Ляттер. — Можно подумать, что наш пансион — это крепость, куда не доходят никакие слухи.

— Гм! — пробормотал Згерский. — Вероятно, все-таки дошли, и, надо полагать, из надежного источника, раз обеспокоили пана Дембицкого.

— Дембицкого? — с удивлением повторила пани Ляттер.

— Да нет, это только мое предположение, — поспешил прибавить пан Згерский. — Я рассказываю вам об этом исключительно из дружеских чувств.

Пани Ляттер была вне себя от удивления.

— Вот видите, сударыня, как хорошо иметь наблюдательных друзей. Пан Дембицкий, как известно, давно знаком с Сольским, сейчас они еще больше сблизятся, потому что пан Дембицкий берет на себя заведование библиотекой Сольских.

— Я об этом ничего не знаю, — прервала его пани Ляттер.

— Зато я все знаю и все слышу, — с улыбкой возразил Згерский. — Знаю я и о том, что панна Элена однажды была резка с паном Дембицким.

— Ах, во время занятий по этой несчастной алгебре!

— То-то и оно. Стало быть, я имею основания предполагать, что пан Дембицкий не питает особой симпатии к панне Элене и, пожалуй, не очень был бы рад служить у нее… Видите ли, сударыня, из мелочей складываются крупные события.

— Я все еще ничего не понимаю.

— Сейчас вы все поймете. Так вот, дня через два после того как до меня дошли слухи о том, что пан Сольский ухаживает за панной Эленой, один из моих друзей вспомнил, что пан Дембицкий расспрашивал его…

— О чем?

— Не более, не менее, как о размере суммы, которой я ссудил вас, и даже… о размере процента. Согласитесь сами, что это проявление заботы со стороны пана Дембицкого могло бы показаться странным, если бы мы не имели оснований причислять его к партии недоброжелателей.

— Какой негодяй! — вспыхнула пани Ляттер. — А потом, что это за партия недоброжелателей? Вы меня просто пугаете…

— Пугаться нечего, это дело естественное, — проговорил Згерский. — Знаете пословицу: где счастье, там зависть, где свет, там и тень… Так вот одни, — вы уж меня извините, я буду откровенен, — одни завидуют вам, потому что у вас Мельницкий. Другим ваш пансион все равно, что бельмо в глазу. Однако я не причисляю к ним панны Малиновской…

— Вы знаете Малиновскую? — спросила пани Ляттер, положив руки на подлокотники кресла.

— Да. Это хорошая женщина, и вы к партии недоброжелателей ее не причисляйте. Но об этом в другой раз. Далее, есть такие, которые завидуют панне Элене, потому что за нею ухаживает Сольский, и, наконец, такие, которые раздувают и преувеличивают шалости пана Казимежа.

— А его-то они в чем упрекают? — прошептала пани Ляттер, закрывая глаза, — она чувствовала, что от этого вороха новостей у нее кружится голова.

— Все пустое! — ответил Згерский, покачиваясь так, точно он хотел удержать в равновесии голову. — Упрекают, впрочем, не столько упрекают, сколько удивляются, как это…

— Пан Згерский… пан Стефан, говорите прямо! — сложив руки, воскликнула пани Ляттер.

— Без обиняков? Вот это мне нравится! Это в вашем стиле!

— Итак?

— Итак?.. Ах, да, — повторил Згерский, силясь собраться с мыслями. — Удивляются, как это ваш сын, одаренный многими талантами и достойный молодой человек, до сих пор не имеет никаких определенных занятий.

— Казик в самом непродолжительном времени уедет за границу, — возразила пани Ляттер.

— Ясно, к пану Сольскому.

— В университет.

— Ах, вот как! — бросил Згерский. — Кроме того, пана Казимежа осуждают за интрижки… Но любовь, вы сами понимаете, сударыня, свет нашей жизни, цветок души. Я, — прибавил он с глуповатой улыбкой, — меньше всего имею права негодовать на молодых людей за интрижки. Вы понимаете, сударыня? К несчастью, пан Казимеж впутал в это дело пансион…

— Этой девушки уже нет у нас, — строго прервала гостя пани Ляттер.

— Я всегда преклонялся перед вашим тактом, — произнес Згерский, целуя ей руку. — Что ж до других упреков…

— Как, это еще не всё?

Згерский махнул рукой.

— И говорить не стоит! — сказал он. — Многим не нравится, что пан Казимеж поигрывает в картишки.

— Как?

— Да вот так! — прибавил он, показывая, как тасуют карты. — Впрочем, сударыня, ему так везет, что за него можно не беспокоиться. Перед святками он занял у меня пятьдесят рублей на неделю, — ему надо было заплатить какой-то долг чести, — а вернул через три дня и вдобавок пригласил меня на завтрак.

У пани Ляттер руки опустились.

— Мой сын, — сказала она, — мой сын играет в карты? Это ложь!

— Я сам видел. Но играет он с умом, и в таком избранном обществе…

Лицо пани Ляттер неприятно исказилось, она стала прямо безобразной.

— Я огорчил вас? — спросил Згерский соболезнующим голосом.

— Нет. Но я знаю, что такое карточная игра…

— Наверно, ваш покойный второй муж? — почтительно осведомился Згерский.

Пани Ляттер вскочила с диванчика.

— Я не позволю сыну играть! — воскликнула она, подняв сжатый кулак. — Я люблю его, как только родная мать может любить единственного сына, но я бы отреклась от него…

Блуждающие глазки Згерского остановились. Он взял пани Ляттер за руки, усадил ее и сказал совсем другим тоном:

— Вот и отлично! Мы выиграли! Теперь можно поговорить и о деле.

— О деле? — с удивлением повторила пани Ляттер.

— Да. Минутку терпения! Акции сахарного завода, я хочу сказать, мои акции, можно и заложить, ведь ссудить вас — это, как я уже говорил, надежное помещение капитала… Вас и панну Элену. Мельницкий человек богатый, ну, а Сольский, о нем и говорить не приходится.

— Я прошу вас не упоминать этих имен.

— Гм! А я бы, сударыня, хотел услышать от вас эти имена. Вам нужны четыре тысячи рублей до середины июля, я вас понимаю и могу заложить свои акции. Но у меня должна быть гарантия вне пансиона.

— Почему? — удивилась пани Ляттер.

— Господи боже мой! Да потому, что после некоторых событий, которые разыгрались тут, у вас, пансиону грош цена. Не знаю, простите ли вы меня за откровенность? Чистый доход уменьшился еще в прошлом году, а сейчас, наверно, упал до нуля. Меж тем пану Казимежу все время нужны деньги, дело понятное, он человек молодой. Вы говорите, что образумите сына, что ж, это очень важное обстоятельство. Но если пан Казимеж и возьмется за какое-нибудь дело или как-то иначе себя обеспечит, этого еще мало. Расходы сократятся, но доходы не увеличатся.

— Я решительно ничего не понимаю, — в гневе прервала его пани Ляттер.

— Жаль, жаль! — прошептал он.

Опершись головой на руку, Згерский прикрыл рукою глаза. Ему казалось, что у него все кружится в глазах. Нет, не кружится, а качается из стороны в сторону. Но это открытие придало Згерскому отваги, его потянуло на еще большую откровенность.

— Простите, — сказал он, глядя на пани Ляттер, — я понимаю вашу щепетильность. Я понимаю, что