— Да. Но я проехала с нею только по одной улице. Она говорила, что уезжает дня на два. В конце концов всем было известно, что я ее провожала, я и не скрывала этого, — оправдывалась испуганная Мадзя.

— Покойница считала вас как бы своей второй дочерью, любила вас?

— Да, она любила меня.

— А не говорила ли она когда-нибудь, что хотела бы женить на вас своего сына.

Мадзя вспыхнула, но краска тут же сошла у нее с лица. Дыхание у нее захватило.

— Никогда! Никогда! — ответила она сдавленным голосом.

Пани Арнольд пристально на нее посмотрела и спокойно продолжала:

— Партия была бы не из блестящих; но не будем говорить об этом. Какое состояние оставила покойница?

— Никакого, — ответила Мадзя.

— А вы не ошибаетесь? У Элены в банке лежит несколько тысяч, у пана Казимежа действительно нет ни гроша, но и он ждет каких-то денег после матери. Так по крайней мере он говорит моему мужу, когда занимает у него деньги. Стало быть, состояние осталось…

— Простите, никакого состояния не осталось, — настаивала Мадзя. — В позапрошлом году пани Ляттер заняла осенью у Ады шесть тысяч. Мне даже кажется, что она бросила пансион по той причине, что у нее не оставалось денег. Долги были погашены паном Сольским или Адой.

Пани Арнольд нахмурилась.

— Ну тогда, — сказала она вполголоса, — мой муж, наверно, тоже кое-что им дал. Ничего не поделаешь, это дети его жены!

Затем она взяла Мадзю за руку и с жаром воскликнула:

— Клянусь своей верой, мне не жалко, что мой муж что-то сделал для них, мне не жалко, что Элена живет у нас. Где же ей еще жить? У брата? Наши доходы здесь настолько значительны, что мы можем не стеснять себя в средствах, останется кое-что и для моего Генрися. Но я понимаю причину тревоги, которая овладела покойницей: ее дети живут из милости, а это ранит сердце матери.

Мадзя почувствовала, что краснеет.

— К тому же, — продолжала американка, — этому конца не видно. Пан Казимеж бездельник и гуляка, ему грозят неприятности, а может, и опасность, — об этом меня предупредили духи, — а Элена могла бы сделать блестящую партию, но все разрушает собственными руками. Панна Магдалена, вы знаете, пан Сольский хоть и не верит в бога, но человек он недюжинный. Богат, умен, муж уверяет, что у него даже есть коммерческая жилка, — а главное, он был влюблен в Элену до безумия. Я видела: вулкан! Но сейчас я вижу, как он переменился. Он и сегодня, когда Элена рядом, готов для нее на все, но это уже не та любовь.

— Эля без нужды дразнит его, кокетничает с другими молодыми людьми, — вставила огорченная Мадзя.

— Это бы еще полбеды, — продолжала пани Арнольд. — Но пан Сольский слишком умен и чувствителен, чтобы не требовать от жены любви к людям, какой» то веры, идеала. Меж тем для Элены идеалы не существуют, она смеется над ними. А так как она слишком горда для того, чтобы притворяться, то с паном Сольским держит себя совершенно цинически. «Я тебе дам свою красоту, а ты мне взамен состояние и имя» — вот ее девиз! Пан Сольский не совсем верит ей, думает, что она позирует, и все же он заметно охладел и может совсем ее бросить.

— Вы не говорили с нею об этом? — спросила Мадзя.

— Пробовала, но безрезультатно. Да и не могу я торопить ее с замужеством, — она может заподозрить, что я хочу от нее избавиться. Меж тем время идет и делает свое дело. Месяц, другой — и пан Сольский, который сегодня, если его привлечь, женился бы, завтра охладеет к ней.

— Они уже были помолвлены, но между ними произошел разрыв, — сказала Мадзя.

— Такой разрыв не имеет никакого значения. Красивые женщины могут дорожиться; на мужчин это оказывает спасительное действие. Но нельзя слишком натягивать струну.

Мадзя вопросительно уставилась на пани Арнольд.

— Так вот какая у меня просьба к вам, — сказала пани Арнольд, заметив этот взгляд. — Я с Эленой не могу говорить ни о замужестве, ни о тревогах ее матери. Поговорите вы с нею, как подруга…

— Пани Ляттер очень хотела этого брака и очень страдала, узнав о разрыве.

— То-то и оно. Разрыв, быть может, и явился одной из причин ее гибели. Позвольте заметить, что в деликатной форме вы можете напомнить Эле и о том, что сделали для покойницы Сольские. Если в сердце Элены проснется чувство благодарности и страха за завтрашний день, она переменит свое отношение к пану Стефану.

Разговор был исчерпан, и пани Арнольд вернулась к вопросу о спиритизме. Она выразила сожаление по поводу того, что в этой стране просвещенные и имущие классы мало думают о мире духов, и в качестве примера привела Аду, которую больше занимают такие матерьяльные предметы, как микроскоп, или такие современные вопросы, как женский союз, чем будущая жизнь ее собственной души и нынешнее положение родителей.

— Вам надо обратить Аду, и она станет ревностным апостолом, — сказала Мадзя.

Пани Арнольд смотрела в какую-то неопределенную точку и качала головой.

— Дорогая панна Магдалена, — ответила она, — я много думала над тем, как обратить в лоно истинной веры хотя бы эту семью, потому что состоятельные, просвещенные и влиятельные люди могут много сделать добра своим ближним. Но как их убедить? Духи для нас не слуги, они не являются по первому зову. Мы, посредники между здешним и нездешним миром, не всегда понимаем их голоса и можем ошибаться. Часто нам нужны средства совершенно земные, помощь людей, а люди не всегда, увы, далеко не всегда заслуживают доверия. Поверьте, если бы не чувство долга, если бы не надежда, что религия наша в корне изменит и улучшит мир, принесет ему счастье, поверьте, если бы не это, я отказалась бы от своего призвания. О, какое это тяжкое бремя! Само общение с духами причиняет много страданий. А если мы, несовершенные созданья, ошибаемся, сколько насмешек и клеветы обрушивается на нас! А как мешает это распространению веры, несмотря на ее истинность!

Прощаясь, пани Арнольд спросила у Мадзи:

— Вы давно уже знаете пана Згерского, что он, хороший человек?

— Право, не скажу вам. Кажется, да.

— Он человек ловкий и мог бы быть полезен, но уж очень он быстро обратился в нашу веру, так что я просто колеблюсь… А панна Эдита, которая живет у тети Сольских, она, может, себе на уме?

— Этого я не знаю.

— Можно ли ей верить?

— Я ее очень мало знаю, — ответила смущенная Мадзя.

— Вот видите, как трудно собрать у людей самые простые сведения! — вздохнула пани Арнольд. — Но не могу же я спрашивать у духа Цезаря, какого мнения он о Згерском, или у духа Марии-Антуанетты, какого он мнения о панне Эдите. Ну, до свидания, — сказала она, крепко пожимая Мадзе руку. — Я думаю, вас не надо просить никому не рассказывать о нашем разговоре. Детям не все можно сказать о матери, а непосвященным о тех трудностях, которые нам, медиумам, приходится преодолевать. Я не теряю надежды, что среди посвященных вскоре увижу и вас. Духи не раз давали мне это понять. Итак, adieu!

После ухода болтливой американки Мадзе несколько минут казалось, что та все еще говорит. Все плыло у Мадзи перед глазами, ей стало страшно, она испугалась то ли духов, то ли пустых комнат, которые окружали ее со всех сторон.

«Боже! — думала она, хватаясь за голову. — Душа, которая не знает о том, что оставила тело, и думает, что она в больнице!»

Ей представились фигура и лицо пани Арнольд. Сумасшедшая она или мистификатор? Какое там! Обыкновенная хорошая женщина, немного болтлива, но о своих виденьях или привиденьях рассказывает с глубочайшей верой.

«Откуда ей пришло в голову, что пани Ляттер хотела выдать меня за своего сына? Вторая дочь!.. Впрочем, ей могла сказать об этом Эля! Так или иначе этот странный апостол спиритизма напомнил мне о моем долге. Эля должна, должна выйти замуж за пана Стефана!»