служил там в аптеке. Знакомство у нас было шапочное. Я только отвечала ему на поклоны, потому что он хорошо отнесся к бедной Стелле, когда она приехала к нам с этим концертом, помнишь, Ада? Ах, боже мой, и что теперь с нею? Наверно, бедняжка умерла!

— Но ведь это уже новая история, — прервал ее Сольский. — А что же с паном Файковским?

— Так вот, — продолжала Мадзя, — пан Файковский приехал сюда, чтобы поступить на работу в аптеку. Знаешь, Ада, он потерял в Иксинове место, потому что был лунатиком и, представь себе, из кухни взбирался по водосточной трубе на второй этаж!

— Так, — сказал Сольский, — ну, а в Варшаве он что, уже не лунатик?

— Не знаю. Он познакомился тут с учительницей из пансиона панны Малиновской, ты ее знаешь, Ада, с Жаннетой…

— Ах, это та, с печальным личиком? — спросила Ада.

— Нет, уже не печальным. Впрочем, я не то говорю, она была одно время весела, а сейчас стала еще печальней. Представь, они познакомились с паном Файковским, ну — и полюбили друг друга…

— Это «ну» просто великолепно! А всякое ли знакомство кончается любовью, или это привилегия аптекарей?

— Не мешай, Стефек! — остановила его сестра.

— Итак, — продолжала Мадзя, — они любят друг друга, а обвенчаться не могут, пока у него не будет собственной аптеки или хорошего места, так, чтобы хватило на двоих. Жаннета говорит, что она готова давать уроки, только бы все это кончилось!

— Скажите! — вставил Сольский.

— Да не прерывай же, Стефек!

— И вот представь себе, позавчера останавливает меня заплаканная Жаннета и говорит: «Милая Мадзя, кажется, у пана Сольского на сахарном заводе будут доктор и аптека. Спроси, не найдется ли там местечко для бедного Файковского? Он очень способный аптекарь, — говорит Жаннета, — сам делает анализы. А какой тихий, трудолюбивый…»

— И видно, уже излечился от лунатизма, — сказал в сторону Сольский. — Все понятно! — сказал он громко. — Вы хотите осчастливить этих влюбленных?

— Но что же я для них могу сделать? — пожала плечами огорченная Мадзя.

— А я этого пана Файковского — и почему бы ему не зваться, ну хоть Ретортовским? — должен назначить в аптеку при заводе?

— Ах, если бы вы это сделали! — воскликнула Мадзя. — Они так грустят, так любят друг друга!

— Ада, сестра моя, — торжественно произнес Сольский, останавливаясь посреди комнаты, — Ада, скажи панне Магдалене, что ее протеже, пан Файковский, уже назначен в аптеку на нашем заводе. Но с одним условием: он должен жениться на заплаканной панне Жаннете. Ну, и само собой, для этого надо, чтобы меня не вышвырнули с завода наши противники…

Мадзя вместо ответа схватила Аду в объятия и начала осыпать поцелуями ее лицо и руки.

— Ада, — сказала она, — скажи своему брату, что он ангел!

Слезы навернулись у нее на глаза, когда она посмотрела на пана Стефана.

Сольский подошел к Мадзе и поцеловал ей руку.

— Это вы ангел, — ответил он, — потому что не только даете нам возможность делать людей счастливыми, но вдобавок думаете, что мы оказываем им милость. А на деле наоборот. Да, да, — прибавил он, — пусть женятся влюбленные, мы им поможем!

— А ведь Мадзя хочет устроить и твое счастье, — уронила Ада. — Перед пасхой она вовлекла меня в заговор, мы хотим помирить тебя с Эленой и, естественно, соединить вас…

— Ах, Ада! — воскликнула потрясенная Мадзя, закрывая рукой глаза. — Ну как ты можешь говорить такое?

По лицу пана Стефана было видно, что он неприятно удивлен.

— Вы советуете мне сделать этот шаг? — спросил он после минутного раздумья. — Что ж, может быть, я и в этом случае послушаюсь вас…

— Как это было бы хорошо! — прошептала Мадзя.

— Возможно, возможно, — ответил Сольский. — Посмотрим, насколько верен ваш совет… А пока пан Файковский получит место в заводской аптеке.

Он походил еще немного по комнате и вышел мрачный.

— Уж не обиделся ли на меня пан Стефан? — с испугом спросила Мадзя у Ады.

— Ну что ты! Он, наверно, вспомнил о своих отношениях с Эленой и расстроился. Ничего, это пройдет, — ответила Ада.

— Какой он хороший, какой благородный, он просто святой человек! — говорила Мадзя, пряча лицо на плече Ады.

В доме Арнольдов панна Элена занимала большую веселую комнату, обставленную так же, как когда-то у матери. На окнах висели те же занавески, под потолком та же лампа с голубым абажуром, мебель и безделушки остались те же, из них самым роскошным было трюмо, которое у хозяйки пользовалось особым почетом.

В конце апреля, после полудня, панна Элена сидела у себя в комнате с братом. Устроившись на голубом диванчике, она хмуро глядела на свой башмачок, а пан Казимеж в возбуждении расхаживал по комнате.

— Так отчим, — сказала сестра, — не хочет одолжить тебе денег?

— Он бы дал, да ему самому нужны.

Панна Элена с печальной улыбкой покачала головой.

— И ты думаешь, что мне никогда не понадобятся деньги, что у меня целое состояние и часть доходов от него я могу употребить на покрытие твоих бешеных трат?

— Даю тебе слово, Эля, это в последний раз. Я принял предложение и буду работать на железной дороге. К черту знакомства, которые поглотили столько времени и денег и ничего мне не дали. Но последний свой долг я обязан вернуть для того, чтобы порвать отношения.

— Тысяча рублей… — говорила панна Элена. — Я за границей столько не истратила!

— Ну, не говори, милочка! — прервал ее брат. — Ты истратила больше, хотя ни в чем не нуждалась.

Красивое лицо панны Элены покрылось румянцем.

— Когда ты поступишь на службу?

— На будущей неделе.

— А жалованье?

— Полторы тысячи.

— За что же они будут платить тебе такие деньги?

— Хорошенькое дело! — вспылил пан Казимеж. — За знание языков, экономики, наконец, за связи!

Пан Казимеж, видно, был очень рассержен: он остановился перед сестрой и с дрожью в голосе произнес:

— Это не моя вина. Я тратил деньги, стремясь к лучшему. И мое положение было бы сегодня совсем иным, все удалось бы вернуть с лихвой, если бы не твой каприз! Порвав с Сольским, ты подставила мне ножку! К шурину Сольского относились бы совсем иначе.

— Но ты уже был его будущим шурином, а чего достиг, только долгов наделал? Да и Сольский, насколько мне известно, держится в стороне от тех господ, которые раздают должности.

— Да он бы сам для меня что-нибудь устроил, он мне часто делал намеки насчет моей будущности. Сейчас он собирается строить сахарный завод. Я мог бы стать у него управляющим с жалованьем в четыре, пять тысяч…

— Ха-ха-ха! — расхохоталась панна Элена. — Ты — управляющий, да еще у Сольского!

— Что ж, смейся, раз испортила мне карьеру. Право, я иной раз спрашиваю себя: да выказала ли ты хоть раз в жизни участие в чьей-нибудь судьбе? Только не в моей и даже не матери…

Панна Элена стала серьезной и, сурово глядя на брата, воскликнула: