Извозчик остановился у ворот особняка; Ада вошла в дом веселая, Мадзя грустная. Никогда еще этот дом не угнетал ее так своими размерами, как сегодня; никогда еще роскошные комнаты не казались такими чужими; никогда не испытывала она такого стыда перед ливрейными лакеями.

«Лакеи, горничные, салоны с золочеными стенами, палисандровая мебель! Не мой это мир, не мой, не мой!» — думала Мадзя.

На следующий день в полдень тетя Габриэля позвала к себе Мадзю. Ады не было, зато был пан Стефан.

— Панна Магдалена, известно ли вам, что сейчас делает моя сестра? — спросил он.

— Она, кажется, уехала в город, — ответила Мадзя.

— Да. Она уехала к нашим родным и знакомым собирать подписку на учреждение попечительства о престарелых учительницах.

У Сольского пресекся голос, однако через минуту он продолжал:

— Если этот план удастся осуществить, моя сестра примет участие в создании замечательного учреждения. Она совершит благородный гражданский поступок. Она понимает это и очень счастлива. Ни тетя, ни я никогда не видели ее такой веселой. Всем этим мы обязаны вам, — прибавил Сольский. — За границей врачи предупреждали Аду, что у нее разовьется нервное заболевание, если она не найдет себе цели в жизни. А вы указали ей путь к этой цели. Ада будет счастлива, а мы — спокойны за нее. И все это благодаря вам, вы стали ангелом-хранителем нашего дома.

Мадзя слушала, не дыша, не смея поднять на Сольского глаза.

— Спасибо, панна Магдалена, спасибо! — сказал он, крепко пожимая ей руку.

— А я и не думала, что вы такая ярая сторонница эмансипации, — вмешалась тетя Габриэля.

— Я? — переспросила Мадзя.

— Об этом давно идет слух, а вот и факты! Скажите, Эдита, — обратилась тетка к своей компаньонке, — разве мы с вами не слыхали, что панна Бжеская ярая сторонница эмансипации?

— Ну конечно! — подтвердила компаньонка. — Об этом кричит вся Варшава.

— Ну, какое это имеет значение! — прервал ее Сольский. — Если все сторонницы эмансипации такие, или хотя бы треть их, я вступаю в их союз. Однако я на вас в претензии, — обратился он к Мадзе. — Вчера вы очень обидели мою сестру. Вы догадываетесь, о чем я говорю… Так вот, у нас просьба к вам. Всякий раз, когда кто-нибудь из ваших близких или просто знакомых будет нуждаться в работе или поддержке, сделайте милость, в первую очередь обращайтесь за помощью ко мне или к сестре.

— Что вы, мыслимо ли это? — воскликнула Мадзя. — Прежде всего я слишком мало знаю людей. А затем ваш дом не может быть пристанищем для моих знакомых.

— Благородная гордость! — прошептала панна Эдита, с восторгом глядя на Мадзю.

Сольский нетерпеливо махнул рукой.

— Я попробую объяснить вам мою просьбу с точки зрения капиталиста. Мы, люди состоятельные, не всегда отличаемся умом, но знаем одно: когда нас окружают честные люди, наши капиталы надежней и дают больший процент. Вы согласны с этим?

— Конечно. А впрочем, я в этом ничего не понимаю, — ответила Мадзя.

— Видите ли, мне сегодня на сахарном заводе нужно много народу; это не всегда должны быть специалисты, но непременно честные люди. Я совершенно уверен, что, если бы вы порекомендовали кого- нибудь из своих знакомых, это непременно был бы порядочный человек, бездельника вам помогло бы узнать ваше редкое чутье. Панна Магдалена, — закончил он, взяв ее за руку, — у меня есть два, да нет, несколько совсем неплохих мест. Если кто-нибудь из ваших близких нуждается в работе, сделайте милость, только скажите нам…

Мадзя вспомнила о своем отце докторе и брате технологе. Однако она сразу почувствовала, что рекомендовать их Сольскому не может.

Поблагодарив Сольского, она обещала сразу же сообщить ему, если кто-нибудь из знакомых обратится к ней с просьбой о помощи.

Простившись с тетей Габриэлей, паном Стефаном и старухой компаньонкой, Мадзя вернулась к себе. Через полчаса к ней вбежала закутанная в шаль панна Эдита и, с таинственным видом оглядываясь по сторонам, драматически прошептала:

— У вас никого нет?

— Нет, — ответила Мадзя.

Панна Эдита схватила ее в объятия и, прижимая к груди, зашептала тише шелеста крыльев мотылька:

— Дитя мое, вы замечательно, вы превосходно себя поставили с паном Стефаном и со всеми ими. Да он обезумеет, потеряет голову! Так и держитесь: ничего не требуйте, все принимайте холодно, равнодушно, словно оказываете им милость. Вы завоюете так прочное положение! Дайте же мне поцеловать вашу прелестную мордашку и… помните мои советы!

С этими словами компаньонка выбежала из комнаты так же таинственно, как и вошла.

— Барышня, к вам пришла пани Арнольд.

— Давно?

— Да уже с четверть часа.

Горничная еще на лестнице доложила об этом Мадзе, когда та вернулась из города.

— А панна Ада дома?

— Нет. Барышня ушли в одиннадцатом часу к работницам.

Мадзя поспешила к себе, но ни в гостиной, ни в кабинете не нашла пани Арнольд. Только заглянув в комнату к Аде, куда была отворена дверь, она заметила за портьерой американку с записной книжкой и карандашом в руке. Американка разглядывала портреты родителей Ады, висевшие над кроватью, и, как показалось Мадзе, срисовывала их.

«У этих американцев привычка все записывать!» — подумала Мадзя.

Услышав шум шагов, пани Арнольд повернулась и поспешно захлопнула книжку.

Затем, без всяких объяснений по поводу своего присутствия в комнате Ады, она перешла в гостиную Мадзи.

— Я хотела поговорить с вами о важных делах, — сказала она по-французски. — Только, пожалуйста, не смейтесь надо мной, хотя это вполне естественно в стране, где не верят в мир духов или совсем им не интересуются.

Мадзя слушала ее, силясь подавить удивление. Пани Арнольд уселась на диванчике, спрятала записную книжку и продолжала:

— С некоторых пор я общаюсь с покойной… с матерью Элены и пана Казимежа.

Мадзя широко раскрыла глаза. Она знала, что пани Арнольд спиритка, слух об этом шел по всей Варшаве. Но до сих пор у нее с пани Арнольд не было на эту тему никаких разговоров.

— Это очень тяжело для меня, — продолжала пани Арнольд, — не потому, что я ревную к прошлому моего мужа, нет! Эта несчастная очень страдает и чего-то от меня хочет, но чего, я не могу понять…

— Она страдает? — переспросила Мадзя.

Пани Арнольд махнула рукой.

— Ах, это одно из самых ужасных состояний души. Представьте себе, панна Магдалена: она не отдает себе отчета в том, что умерла!

У Мадзи дрожь пробежала по спине.

— То есть как это? Что же ей может казаться?

— Ей кажется, что она в больнице, где ее не только насильно держат, но и ничего не говорят о детях. Поэтому она в страшной тревоге.

Мадзя перекрестилась. Все эти речи были так новы для нее, что в голове девушки готово было родиться подозрение, что пани Арнольд мистифицирует ее или просто сошла с ума. Но американка говорила с таким сочувствием в голосе и с такой естественностью, точно речь шла о событии, в котором нет ничего удивительного.

— Это вы отвозили покойницу в тот день, когда она оставила пансион? — спросила пани Арнольд.