стаканом по столу. — Можно жертвовать собою, когда есть ради чего, но нельзя позволять помыкать…

— Кто мной помыкает?.. — крикнул он, вскакивая.

— Все те, кто не уважает тебя так, как ты этого заслуживаешь.

Я испугался собственной смелости, но Вокульский смолчал. Он лег на кушетку, сцепил руки под головою, что у него было признаком необычайного волнения. Потом совершенно спокойным голосом заговорил о делах в магазине.

Около девяти дверь отворилась, и вошел лакей Вокульского.

— Письмо от князя! — объявил он.

Стах прикусил губу и, не вставая, протянул руку.

— Дай сюда, — сказал он, — и ступай спать.

Слуга ушел. Стах медленно вскрыл конверт, прочитал письмо, и, разорвав его, бросил в печку.

— Что это? — спросил я.

— Приглашение на завтрашний бал, — сухо ответил он.

— Ты пойдешь?

— И не думаю.

Я остолбенел… И вдруг меня осенила гениальнейшая мысль.

— Знаешь что? — сказал я. — А не пойти ли нам завтра вечером к пани Ставской?

Он сел на кушетке и, улыбаясь, ответил:

— Что ж, это неплохо… Она очень милая женщина, да и давно уже я там не был. Кстати, надо бы как- нибудь при случае послать игрушек девочке.

Ледяная стена между нами рухнула. К нам вернулась давнишняя искренность, и мы до полуночи проболтали, вспоминая прошлое. На прощанье Стах сказал мне:

— Случается, что человек глупеет, но потом опять берется за ум… Награди тебя бог, старина.

Золотой мой, любимый Стах!

В лепешку расшибусь, а женю его на пани Ставской!

В день бала ни Стах, ни Шлангбаум не явились в магазин. Я догадался, что они, наверное, договариваются о продаже нашего магазина.

В иных обстоятельствах такое событие отравило бы мне весь день. Но сегодня я и не подумал о том, что наша фирма исчезнет и ее заменит еврейская вывеска. Да что мне магазин! Лишь бы Стах был счастлив или по крайней мере перестал мучиться. Я должен его женить, хоть бы весь мир перевернулся!

Утром я послал пани Ставской записочку, извещая ее, что мы с Вокульским зайдем к ним сегодня выпить чаю. С запиской я позволил себе послать коробку игрушек для Элюни. В коробке был лес со зверями, комплект мебели для куклы, маленький сервизик и медный самоварчик. Всего товару, вместе с упаковкою, на 13 рублей 60 копеек.

Нужно будет что-нибудь придумать и для пани Мисевичовой. Таким манером расположение бабушки и внучки послужит мне чем-то вроде щипчиков, которыми я с обеих сторон защемлю сердечко прелестной мамы, так что ей придется капитулировать еще до дня святого Яна.

(Ах, черт! А муж за границей? Ну, да что муж… Пусть бы своевременно принимал меры… Впрочем, тысяч за десять мы получим развод с отсутствующим и, наверное, давно усопшим супругом…)

После закрытия магазина отправляюсь к Стаху. Лакей отпирает мне дверь, а сам держит в руках накрахмаленную сорочку. Проходя через спальню, вижу на стуле фрак, жилетку… Ой, беда, неужели из нашего визита ничего не выйдет?

Стах читал в кабинете английскую книжку. (И на черта ему сдался этот английский язык! Ведь жениться можно, будучи даже глухонемым!) Поздоровался он со мною приветливо, но не без замешательства. «Надо брать быка за рога!»

— подумал я и, не выпуская из рук шляпы, говорю:

— Ну, как будто мешкать нечего. Идем, а то еще наши дамы лягут спать.

Вокульский отложил книжку и призадумался.

— Мерзкий вечер, — сказал он, — метель…

— Другим эта метель не помешает приехать на бал, так почему же она нам должна испортить вечерок! — ответил я, прикидываясь дурачком.

Стаха словно что-то кольнуло. Он вскочил с кресла и велел подавать шубу. Слуга, помогая ему одеться, сказал:

— Только вы скорей возвращайтесь, пора уже одеваться, да и парикмахер сейчас придет.

— Не надо, — бросил Стах.

— Еще чего! Небось не пойдете танцевать непричесанный…

— Я не поеду на бал.

Слуга с удивлением развел руками и расставил ноги.

— Что это вы, барин, сегодня выкидываете? — закричал он. — В уме вы, что ли, повредились?.. Пан Ленцкий так просил…

Вокульский стремительно вышел из комнаты, хлопнув дверью перед носом развязного лакея.

«Ага! — подумал я. — Значит, князь спохватился, что Стах может не прийти, и прислал будущего тестя с извинениями. Прав Шуман, что они не хотят его выпускать из рук, ну, да мы, голубчики, у вас его вырвем!»

Четверть часа спустя мы уже были у пани Ставской. Чудо как нас приняли! Марианна посыпала пол в кухне песочком, пани Мисевичова нарядилась в шелковое платье табачного цвета, а у пани Ставской были в тот вечер такие прелестные глаза, румянец и губки, что, право, можно дух испустить от счастья, осыпая поцелуями эту дивную женщину.

Я не хочу ничего себе внушать, но, ей-богу, Стах весь вечер поглядывал на нее весьма внимательно. Он даже не заметил, что Элюне повязали новые ленты.

Ну и вечер был! Как пани Ставская благодарила нас за игрушки, как накладывала Вокульскому сахару в чай, как задела его несколько раз рукавом… Теперь-то уже Стах наверняка сюда зачастит, сначала со мною, а потом и без меня.

Во время ужина злой, а может быть, добрый дух направил взгляд пани Мисевичовой на газету.

— Смотри, Элена, — сказала она дочери, — сегодня у князя бал.

Вокульский нахмурился и, отведя взор от личика пани Ставской, уставился в тарелку. Решившись действовать храбростью, я заметил не без иронии:

— Воображаю, какое прекрасное должно быть общество у этого князя! Наряды, тонкое обхождение…

— Не так-то оно прекрасно, как кажется, — заметила старушка. — За наряды частенько не плачено, а насчет обхождения… Конечно, иное дело в гостиных с графами да князьями, а иное — дома, с бедными мастерицами.

(О, как вовремя выступила старушка со своей критикой!) «Слушай, слушай же, Стах!» — подумал я и опять спрашиваю:

— Значит, великосветские дамы не очень-то обходительны с мастерицами!

— Какое! — отвечала пани Мисевичова, махнув рукой. — Я знаю одну портниху, которую засыпают заказами, потому что она большая искусница и дешево берет. Частенько, вернувшись от иной дамы, она горючими слезами обливается. Сколько ведь намучается, дожидаясь с примерками этими, с переделками да со счетом… А каким тоном они разговаривают, как грубы и как торгуются… Эта портниха говорит (вот не сойти мне с этого места!), что легче иметь дело с четырьмя еврейками, чем с одной важной дамой. Хотя и еврейки нынче пошли не те: стоит какой-нибудь разбогатеть, как она изъясняется только по-французски, а торгуется и капризничает не хуже тех.

Хотел было я спросить, не шьет ли и панна Ленцкая у этой портнихи, да пожалел Стаха. И без того он переменился в лице, бедняга!

После чая Элюня разложила на ковре свои новые игрушки, поминутно издавая радостные возгласы; мы с пани Мисевичовой расположились у окна (никак не отвадишь ее от этой привычки!), а Вокульский и пани Ставская уселись на диван: она с каким-то вязанием, а он с папиросой.

Старушка с таким жаром принялась мне рассказывать о том, каким великолепным уездным начальником был ее покойный супруг, что я почти не слышал, о чем беседовали пани Ставская с Вокульским. А разговор,