Он увидел проселок, сбегавший с обочины, проложенный по гребню канала. Проселок упирался в насыпь. В том месте, где канал касался дороги, виднелся небольшой мост. Там на проселке, недалеко от моста, толпились люди, пестрели одежды. Стояли запряженные волами телеги, взлетали и опускались мотыги.

– Дорогой Сом Кыт, – Белосельцев моментально принял решение приблизиться к мосту, – нельзя ли нам подъехать к тем людям? Хочу поговорить с ними. Пусть расскажут о каналах.

– Через полчаса у нас запланирована остановка, – мягко возразил Сом Кыт. – Посещение кооператива Претьлуонг. Там вы сможете поговорить с людьми.

– Давайте остановимся здесь. Хотя бы на пять минут. Хочу побеседовать с крестьянами, – настаивал Белосельцев.

Сом Кыт колебался, застигнутый врасплох просьбой Белосельцева. Было видно, что эта остановка, не предусмотренная планом поездки, нарушает строгий регламент. И в то же время ему было неловко отказывать, стеснять журналиста мелочными ограничениями.

– Только недолго, – сказал он. – Нас ждут в кооперативе.

Шофер, повинуясь указанию Сом Кыта, свернул с шоссе, съехал на пыльный проселок.

На растресканной, без травинки, земле, рядом с осыпью сухого, ржаво-красного канала, копошились люди. Долбили рытвины, взмахивали мотыгами. Наклонялись, подымали с земли что-то круглое, похожее на кочаны или тыквы. Белосельцев смотрел не на них, а на близкий мост. Он был полуразрушен. Насыпь, потревоженная каналом, была размыта. Опоры покосились, поперечные балки просели, образовался уступ, ломавший колею. Тут же у моста виднелись груды отесанных бревен, какие-то ручные станки и пилы. Под осевший пролет подводились деревянные опоры. Мост ремонтировался, готовился к эксплуатации.

Это была удача. Знак того, что дорогу запускали в работу. Первая добытая развединформация. Оставалось приблизиться к мосту, исследовать прочность деревянных опор, их способность выдержать пролетающую тяжесть груженных танками составов.

Он вышел из машины, ощутив теплое дуновение ветра, пропитанного сладким запахом тления. Крестьяне продолжали работать, извлекая из земли загадочные плоды. Белосельцев, стараясь придумать повод, который позволил бы ему взойти на мост, рассеянно гадал, какой агротехникой заняты молчаливые крестьяне, какой корнеплод они собирают на этих безводных, бесплодных почвах, сносят к телегам, в которых серые худые волы качали острыми рогами, отбивались хвостами от мух и кровососов.

– Что это за культура? – поинтересовался он у Сом Кыта, придумывая тут же второй вопрос, который бы позволил ему приблизиться к насыпи.

Тот не ответил. Крестьяне, опустив мотыги, смотрели, как они подходят. Белосельцев всматривался в белые, аккуратно-округлые кучи, напоминавшие бурты с кочанами. Напрягал, расширял зрачки, еще не веря, еще боясь ужаснуться и уже ужасаясь, столбенея, угадывая в округлых, костяного цвета шарах человеческие черепа, многоокие, с темными провалами носов, с оскалом хохочущих ртов. Одинаковые, словно калиброванные, устрашающие своим обилием, веселостью, неправдоподобной, не свойственной смерти свежестью белых зубов.

Мимо прошла девочка с худенькой шеей, несла в руках череп. Держала его бережно, как кувшин. Донесла до телеги, положила с костяным легким стуком на груду других. Поправила, нацелив пустые глазницы в ту же сторону, что и другие.

– Пол Пот… – сдавленно сказал Сом Кыт. – Место казни… Массовое захоронение…

Он отошел к крестьянам и тихонько с ними разговаривал. Те так же тихо отвечали, словно боялись громкими голосами потревожить витавшие духи. Белосельцев смотрел на каналы, на длинные росчерки исчезнувшей цивилизации и понимал, что ее строители, ее инопланетные обитатели не унеслись с Земли в беспредельный Космос, а остались здесь, лежали под тонким слоем красной земли, умертвленные в одночасье.

Подошел Сом Кыт.

– Они говорят, что пришли из соседней деревни, стали рыть водоемы для сбора дождевой воды и наткнулись на это. Говорят, сначала одна могила, потом другая, третья. Все поле в этих могилах. Они уже выкопали триста голов.

– Как это случилось? Как их убили? – Белосельцев смотрел на хохочущие черепа, пытаясь представить лица убитых. Над белой костяной пирамидой, над разрытой землей стекленел и струился воздух, словно текли и волновались прозрачные духи, потревоженные вторжением живых.

Сом Кыт снова негромко разговаривал с крестьянином, и тот, устало опустив мотыгу, отвечал.

– Он не знает, как это было. Их общину угнали на север. Там они корчевали джунгли, расчищали поля под посевы. Но он видел, как убивали их людей. Их ставили в ряд, голова к голове. Приковывали к железному пруту и вели. Перед вырытой ямой стоял охранник. В руках он держал мотыгу. Бил в затылок переднего. Тот падал. Его место занимал второй. Получив удар мотыгой в затылок, тоже падал. Наступала очередь третьего. Так убили восемьдесят или сто человек.

– За что?

– На всех не хватало еды.

– Что теперь собираются с этим делать? – Белосельцев смотрел на струящийся воздух, на округлые белые кости, выступающие из земли. Казалось, вся планета состоит из черепов, присыпанных тонким слоем почвы, на котором произрастают растения, проложены дороги, построены города.

Сом Кыт вопрошал крестьянина, и тот устало отвечал, и его негромкая речь напоминала щебетание утомленной нахохленной птицы.

– Они хотят выставить их на обочине шоссейной дороги. Чтоб проезжие люди их видели. А потом похоронить.

Крестьянин поклонился и отошел, застучал мотыгой о землю, и она отозвалась костяным бильярдным звуком.

Белосельцев, страшась, на носках ступал по растресканной земле, перемешанной с человеческой плотью. Заглядывал в открытые ямы, где белели россыпи костей, темнело тряпье. Над могилами дрожал выпущенный на свет тяжелый пар. Было страшно дышать этим жирным пахучим воздухом. Вся окрестность текла и струилась, словно носились и сталкивались тысячи прозрачных душ, и щеки, губы, глаза чувствовали едва ощутимые удары бесплотных воздушных существ.

Сом Кыт склонился над грудой голов, сжался, усох. Касался черепов медленной напряженной рукой, словно гладил их и ласкал. Белосельцеву казались страшными, необъяснимыми эти прикосновения. Он боялся смотреть в его сторону.

«Где я был в то время, когда это случилось?» – спрашивал он себя, перешагивая ржавый железный прут с приваренными кольцами, в которые, как в браслеты, вдевались запястья казнимых.

Московский снегопад с синими фонарями. Драгоценный проблеск Садовой. Полупрозрачная белая тень Андроникова монастыря. Он в гостях у друзей. Хозяйка, пышная, благодушная, ставит на стол угощения, зажигает розовые витые свечи. Все пьют, едят. Легкомысленные шутки, смешки. Остроумный злой анекдот. Едкая сплетня. Философский экспромт, в который каждый, по мере сил, вкладывает свою долю ума и знаний. Поздние проводы, поцелуи в дверях. Он ловит в снегопаде набегающий зеленый огонек такси. Рядом, в теплом салоне, какая-то полузнакомая, доступная женщина. А в это время здесь, на другой половине земли, на утренней пустоши, они шли к своей яме, подставляя затылки под тупые удары. Палачи, утомившись, отдыхали, усевшись на землю, а те обреченно, смиренно ждали.

Белосельцев понимал, что его задание связано с риском погибнуть от пули, исчезнуть бесследно в болотах и джунглях. Но главная опасность и риск состояли в том, что его разум и психика погружались в стеклянный струящийся воздух, в котором носились души миллионов убитых. Подстерегали его за каждым кустом, на каждом повороте дороги. Влетали под марлевый полог, присутствовали в пище, воде. И это соседство с духами смерти сводило с ума, побуждало действовать вопреки рассудку. Все, с кем он станет говорить и встречаться, были околдованы и сведены с ума духами смерти. Как Сом Кыт, который держал на груди, гладил маленькую костяную голову.

Полуразрушенный мост скосил свои опоры, белел деревянными сваями, вписывался поломанным черным уступом в насыпь. Белосельцеву хотелось пройти сквозь слюдяные колебания воздуха, приблизиться к мосту, исследовать его разрушения, оценить восстановительные работы. Но он не мог это сделать на виду у всех, не мог позволить себе слишком долго и откровенно его рассматривать. Он нагнулся, поднял с земли