Белосельцеву показалось, что слово «терпеть» относилось не столько к бутылке с водой, сколько к чему-то гнетущему, тягостному, обременявшему жизнь этого замкнутого в себе человека.

– Какое печальное зрелище – разрушенный Пномпень. – Белосельцев не давал угаснуть огоньку, затеплившемуся в их хрупких отношениях. – И какое удивительное зрелище – эти голубые далекие холмы.

– У природы человек учится мудрости. Звезды будут всегда, даже тогда, когда города исчезнут.

Белосельцев больше не тревожил его разговором. На первый раз этого было достаточно. Они еще были чужие, еще испытывали отчужденность. Но что-то неуловимо изменилось между ними. Они узнали друг о друге самую малость, и эта малость не разобщила, а сблизила.

Удары и броски стали жестче, машину поволокло на обочину. Водитель вылез, горестно замахал руками, и стало понятно, что спустило колесо. Все вылезли наружу, отдыхая от тряски, а водитель, огорченный, виноватый, стал раскручивать винты, готовясь ставить запаску.

За обочиной зеленела луговина, на ней одиноко, неправдоподобно круто возвышалась гора, словно торчащий из моря утес. На вершине виднелась пагода, и к ней, обвивая склоны, восходила ступенчатая тропа. Белосельцев решил воспользоваться остановкой, подняться на гору, осмотреть окрестность и, быть может, обнаружить железную дорогу.

– Любезный Сом Кыт, покуда длится остановка, я хочу подняться к молельне и оттуда полюбоваться природой.

Не дожидаясь ответа, он спустился с обочины и по едва натоптанной тропинке пошел к горе.

Тропка оказалась заросшими травой каменными плитами. Среди клочков дикой кустистой травы росли садовые лилии, белели их нежные благоухающие цветы. Тропа превращалась в тесаные, уходящие в гору ступени, которые, несколькими витками окружая утес, подымались к темной молельне, к ее толстым замшелым стенам и резной каменной кровле, под которой таилось деревянное изваяние Будды в красных и золотых облачениях. Это был скит, куда смиренные бонзы, опираясь на посохи, медленно восходили по склону, желтея своими хитонами, и там, на вершине, среди голубых волнуемых далей, возжигали благовония, предавались мистическому созерцанию вечности. Подымаясь по ступеням, Белосельцев думал об этих исчезнувших монахах, писавших друг другу трогательные стихи и послания. Скит был безлюден, словно робкая безмолвная жизнь ушла по ступеням вверх, оторвалась от вершины и улетела, как бабочка, которую ненароком спугнули.

Он устал подниматься, остановился на полпути, поднял голову, озирая окрестность, и увидел железную дорогу. Линия насыпи прямо и тонко тянулась сквозь сырые низины, зеркальца болот, туманные перелески, удалялась в голубую пустоту, терялась в мягкой дымке. Шоссе, отделенное от насыпи зарослями, шло параллельно. Казалось, в перспективе они сливаются и там, в густой лазури, среди теней и туманов, находится чудесный город, с башнями, храмами, дивными чертогами, в который ведут все дороги, в котором обитают счастливые люди, о котором, как о пристанище благодати, помышляют монахи.

Он жадно всматривался в линию дороги, которую впервые увидел на карте в Москве, в сумрачном кабинете разведки, в свете лампы под старомодным зеленым абажуром. Тонкая указка двигалась по карте, мимо городов и селений, и генерал, ставя задачу, перечислял параметры трассы, которые должен был проверить разведчик. Теперь дорога пересекала нежно-зеленую, влажную равнину, терялась в синих далеких джунглях у границы с Таиландом. Глаза, увлажненные, сквозь огромную голубую линзу воздуха, искали на дороге дымок паровоза, признак движения и жизни. Но трасса оставалась пустой. Казалось, и здесь жизнь была потревожена какой-то незримой опасностью. Спасаясь от напастей, оставила после себя тонкий след, который медленно растворялся в синеве воздуха, в туманах болот, в водяном блеске солнца.

Это была первая встреча с дорогой, с объектом его исследований. Он остро чувствовал ее сквозь воздушную пустоту. Но, озирая ее с высоты, ощущал тайные опасности, скрытые в нежной голубизне и зелени, застывшие под солнцем невидимые силы, подстерегавшие здесь его, наблюдавшие за ним, ожидающие его неверного, неосторожного шага.

Он двинулся выше, вокруг горы по каменной спирали, желая достичь вершины и оттуда, от алтаря красно-золотого Будды, еще раз взглянуть на дорогу. Рассмотреть ее мосты, переезды, те места, где она сближалась с шоссе и можно было свернуть на проселок, подъехать к насыпи.

Он одолевал последние ведущие к молельне ступени, собираясь погрузиться в тень ее тяжелой каменной кровли, под которой сидела улыбающаяся, с опущенными веками статуя. Но из темных проемов вдруг вышел солдат с автоматом, направил ствол ему в живот. Появился офицер в форме вьетнамского капитана, с пистолетом в руке, с биноклем на груди, грубо, резко крикнул ему, наводя пистолет ему в лоб.

Их появление было столь неожиданно, худые, обтянутые желтоватой кожей лица были столь враждебны, что Белосельцев испугался. Выстрел мог прозвучать немедленно. Его гибель здесь, на одинокой вершине, у подножия Будды, была возможна, завершала собой его недолгий путь, превращала его тайные предчувствия и страхи в короткую вспышку, в толчок. Бездыханный, он лежит на истертых ступенях, и его неживые глаза смотрят на голубую долину с тонкой линией железной дороги.

Офицер что-то сердито выкрикивал. Солдат наводил автомат. Но снизу, из-за каменной кручи, на спиралевидной тропе появился Сом Кыт. Произнес несколько фраз по-вьетнамски. Достал из кармана бумагу. Протянул офицеру. Тот недоверчиво, настороженно читал. Двигал бровями. Глаза его успокаивались. Он сунул пистолет в кобуру, знаком отослал солдата, и тот, опустив автомат, скрылся в молельне. Офицер строго, недоброжелательно оглядел Белосельцева. Что-то сказал Сом Кыту, повернулся и пошел в молельню, и Белосельцев заметил, что его выцветшие зеленые брюки аккуратно залатаны на худых ягодицах.

– Здесь расположен вьетнамский пост наблюдения, – сказал Сом Кыт, когда они спускались с горы. – Удобная точка. Стратегическое направление.

Белосельцев был благодарен Сом Кыту за его своевременное появление. И был раздосадован на себя за свою оплошность. Сом Кыт наблюдал за ним. Вьетнамец наблюдал за дорогой. И кто-то невидимый наблюдал за ними из солнечного размытого блеска. Здесь повсюду были глаза, неотступно следившие за его продвижением. Из волнистых голубых холмов. Из зеленых болот. Из тенистых зарослей. Даже в гранитных истертых ступенях, на которые ступала его нога, раскрывались на миг глаза, осматривали его, захлопывались каменными веками.

Машина с исправным колесом была готова. Они погрузились в нее, продолжили путь по шоссе номер пять.

От шоссейной дороги в обе стороны уходили проселки. Иные из них – заросшие, травянистые, с едва заметной колеей, и это значило, что поселений, к которым они вели, больше не существует. Другие – пыльные, красноватые, со следами тележных и автомобильных колес, и это означало, что они ведут в населенные, живые деревни. Белосельцев вглядывался в мелькавшие заросли, искал прогал, в котором откроется насыпь и он увидит переезд или мост. Но придорожные пальмы мотали своими глянцевитыми листьями, кусты, как плотный зеленый войлок, застилали дорогу.

Вдруг все это кончилось, возникла пустота с высоким небом. Равнина, изрытая длинными, бесконечными бороздами, напоминавшими противотанковые рвы. Казалось, здесь прошелся огромный, из неба опущенный плуг, взрыхлил темно-красную землю, оставил ровные, уходящие к горизонту рытвины. Пересекая их под косым углом, близко проходила насыпь. Белосельцев исподволь, сквозь пыльное стекло, осматривал ее рыжие склоны, старался углядеть на ней рельсы.

– Это каналы, – сказал Сом Кыт. – Они были вырыты по приказу Пол Пота. Сюда пригнали горожан из Пномпеня, чтобы создать здесь житницу риса. Тут работало много тысяч человек, даже старухи, даже малые дети. Рыли руками, палками. Большинство погибло. Направление каналов было выбрано неверно, и вода по ним не пошла.

Белосельцев смотрел на ровные, сужавшиеся к горизонту каналы, исчертившие красноватую землю. Их марсианский чертеж свидетельствовал об исчезнувшей цивилизации, о погибшем инопланетном народе, о заблудившемся времени, которое вовлекло в себя множество усилий и устремлений и бесследно сгубило их. И было неясно, куда исчезла эта неземная жизнь, как выглядели трудолюбивые инопланетяне, где их капища, жилища и погребения, какая болезнь и война унесла их с земли, оставив после них огромные борозды, которые из Космоса складываются в загадочный чертеж и иероглиф.